Время, задержанное до выяснения

Шехтер Шимон

— Понимаю, — подтвердил Критик. — Однако вы не можете сейчас сигнализировать в Дом Партии о махинациях майора с часами, поскольку делали то же самое…

Я вас предупреждал, предостерегал, просил, а вы, коллега, уперлись на своем, ну и заварили кашу.

Юзеф сидел с опущенной головой и молчал. Он очень расстроился, потому что чувствовал себя виноватым. Тем временем маленький Юзек запивал шоколадку газировкой и уже было успокоился, но Критик опять начал выпытывать у него подробности.

— Хорошо, — сказал он, — но как этот Мазуркевич… ну, этот Хенек нашел рукопись?

— Она была у Черта, — ответил Юзек.

— У

Черта! — воскликнули в один голос крайне изумленные Критик и Юзеф. — Но почему же Черт пустил его в конуру?

— Потому что ошибся. Он спутал Хенека со мной.

— Старая, слепая и выжившая из ума псина, — со злостью произнес Критик.

Он сказал так, потому что был несправедлив. Несправедлив к честному-пречестному и верному-преверному Черту. Взрослым — да и не только им, детям тоже — случается врать и верить в свое вранье. Особенно часто это бывает с писателями, которые, чтобы их не заподозрили во лжи, называют ее вымыслом и еще гордятся ею и даже получают премии от тех, кто считает вымысел правдой. У собак иначе. Взять, к примеру, Черта. Он вовсе не был слепой и вовсе не ошибся. Он честный, никогда не врет, и поэтому вымыслам, то есть вранью, не верит. Вообще, откуда ему было знать, что Юзеф превратил Хенека в Юзека, а Юзек присвоил факты из биографии Хенека? Откуда этому славному псу было знать, что это вымысел, вдобавок еще художественный вымысел, за который писателям иногда дают премии? Черт в этом не разбирается. Он собака, а не писатель, он даже не читатель, потому что никогда не интересовался чужими делами. Черт подумал, что Хенек — это всамделишный Юзек, и впустил его в конуру.

А теперь уж ничего не поделаешь. Теперь большой Хенрик узнает обо всем от маленького Хенека и напишет докладную о Юзефе Секретарю Дома Партии. Будь Хенрик Мазуркевич писателем, как Юзеф Поточек, — это еще полбеды. В худшем случае он обвинил бы своего коллегу в плагиате или в том, что тот украл у него тему. Такие случаи бывают, но Секретаря Дома Партии они не интересуют. Однако Хенрик Мазуркевич — майор и следит за порядком, то есть выводит на чистую воду тех, которые хотят что-нибудь утаить от товарища Секретаря.

— Я предостерегал вас, коллега, — напомнил Критик, — чтобы вы ничего не утаивали. Надо было послушать меня относительно этой анкеты и не вдаваться в расистские рассуждения насчет писанья. А вы вместо этого уговорили и меня промолчать. И теперь я оказался вашим сообщником.

— Может быть, Мазуркевич не станет затевать дело, — сказал Юзеф, — и не даст ему ходу? Ведь он тоже задерживал время.

— Сомневаюсь, — ответил Критик. — Не исключено, что он это делал нарочно, чтобы поймать вас с поличным. Он знает, что делает.

— Так по-вашему, — продолжал Юзеф, — товарищ Секретарь сказал, что надо наверстать время, имея в виду не его, а…

— Совершенно верно. Не его, а вас. И, быть может, товарищу Секретарю уже все известно, — закончил Критик.

— Как же мне быть? Что же делать? — Юзеф опять схватился за голову.

А маленький Юзек разревелся не на шутку.

И так они сидели втроем на ступеньках, которые вели в зеленую забегаловку с надписью «Вегетарианские блюда». Буфетчица видела их в большое застекленное окно, но рев Юзека ее ничуть не беспокоил. Видимо, сердце у нее было черствое, или от скуки она ко всему стала равнодушна. Скорее всего так оно и было, потому

что зевала она не таясь да время от времени подкрашивала себе губы.

Клиентов сегодня не было за отсутствием не только ячменного кофе, но и пива, вместо которого можно было выпить газировки, правда, теплой, но какая разница, если день не жаркий?

А напротив забегаловки, в дверях продовольственного магазина, стояла другая скучающая продавщица, только что отвесившая Рахили полкило соли.

Рахиль шла домой, раздумывая, что приготовить на обед. Из сумки у нее выпала цветная капуста, она обернулась, чтобы ее поднять, и тут увидела Юзека. Она подбежала к нему и даже не обратила внимания на Юзефа. При виде заплаканного сына, она, вероятно, не заметила бы и Критика, но все обошлось само собой, потому что Критик, завидев Рахиль, тотчас же удалился.

— Юзек, деточка, что случилось? Почему ты не пошел домой? Уж не заболел ли ты? Скажи маме, что у тебя болит, — и она приложила ладонь ко лбу сына, проверяя, нет ли у него жара.

Юзек украдкой посматривал на Юзефа — он не знал, что сказать маме, когда она начнет его расспрашивать, почему он плакал. Пока он только сказал:

— Живот у меня побаливает и тошнит, — а сказал он так потому, что увидел цветную капусту.

— Пойдем, — сказала Рахиль. — Я уложу тебя в постель и измерю температуру. А если это, не приведи Господь, дизентерия? Тьфу!.. Тьфу!.. Типун мне на язык, как бы я беду не накликала!

Тогда Юзеф встал, вежливо поклонился, снимая шляпу, и сказал как мог любезнее, однако очень решительно:

— Прошу прощения, уважаемая пани, я был невольным свидетелем неприятного инцидента в школе, где учится ваш сын. Хенек Мазуркевич побил Юзека и обозвал его нецензурными словами.

Рахиль, несколько смущенная вмешательством элегантного господина, не поняла, что значит «нецензурными», но, хотя она и была простая женщина, сразу обо всем догадалась.

— Бог ты мой! — воскликнула она. — Когда наконец этот гойский поганец оставит моего ребенка в покое? — И Юзеку: — Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты держался от него подальше, за три версты обходил. А ты меня не слушаешь — и вот видишь, видишь! А ведь я тебя так просила! Он же тебя калекой сделает! Боже мой, Боже, что за времена настали, за что ты меня покарал?

Юзек помалкивал, а большой Юзеф продолжал:

— Я считаю, что нельзя оставить без последствий хулиганство младшего Мазуркевича. Его следует примерно наказать и…

Тут Юзеф заметил перепуганное лицо Юзека, вспомнил про историю с биографией и оборвал себя на полуслове. Он хотел даже попрощаться с Рахилью и поскорее отправиться в Союз, чтобы спросить у Вполне Приличной Секретарши, не звонил ли туда майор Мазуркевич, но не мог сойти с места. Ему стало очень жалко Рахиль, которая опечалилась и беспомощно развела руками.

— Странный вы человек, — прошептала она. — Вы говорите «наказать», но кто же послушает меня, простую еврейку? Такая уж у меня, видно, судьба…

Юзеф заметил слезы у нее на глазах. Ему сделалось еще сильнее жаль Рахиль, и он сказал:

— Я вам помогу. Я сам поговорю с этими Мазуркевичами.

Он едва проговорил это, как начал сердиться на самого себя за данное обещание, но было уже поздно.

Рахиль подняла опущенную голову и, глядя на него с надеждой, прошептала:

— Спасибо, большое вам спасибо…