Время, задержанное до выяснения

Шехтер Шимон

— Мое почтение, пан секретарь, — приветствовал Юзефа киоскер. — Вы-то уж, наверное, знаете, что его посадили.

— Кого? — удивился Юзеф.

— Да этого Мончку.

— Арестовали писателя Мончку? — все еще удивлялся Юзеф, но спохватился, что не подобает ему не знать об этом и тут же поправился: — Ах да. Разумеется, знаю.

— Так ему и надо, — продолжал продавец газет и туалетного мыла, которое тоже можно было купить в киоске. — Мало ему было орденов и премий, еще и долларов захотелось!

— Долларов? — снова удивился Юзеф.

— Ясное дело,

долларов. Нас не проведешь. Девок у этого Мончки было, небось, как собак нерезанных, а сам про нашу молодежь в этот парижский бульварный журнальчик всякие гадости катал. Надеялся, что раз себе псевдоним придумал, так никто не догадается. А за такое надругательство над добрым именем нашей молодежи на доллары не скупятся.

— Да откуда вы это знаете?

— Что ж я, по-вашему, газеты читать не умею? — обиделся киоскер. — Пожалуйста, прочтите сами. Вот здесь.

И Юзеф прочел: «Вражеские выпады» — такой был заголовок, а под ним, в десятой строке, выделено жирным шрифтом: «Наша общественность, преисполненная возмущения, клеймит позором подрывную деятельность некоторых писателей, в погоне за сенсацией и дешевой популярностью публикующих в западной прессе клеветнические статьи — плоды больного воображения и преступных вымыслов о новом поколении нашей молодежи…» Он читал дальше — также и то, что не было выделено, но о Мончке ничего не нашел.

— О самом Мончке еще не написали, — объяснил ему киоскер, — но напишут. Как влепит ему суд пару долгих годиков — так и напишут.

Ну да, подумал Юзеф, не поспеваю я за событиями. Пожалуй, слишком много пишу и слишком мало читаю, а к тому же еще Юзек и эта Марыля…

— Я виделся с Марылей, — сказал Бородач. — Она считает, а для тебя, старик, насколько мне известно, ее мнение небезразлично, что тебе следует взять отпуск, чтобы немного почитать, а то ты не поспеваешь за временем.

— Она тоже так считает?

— Почему «тоже»?

— Да ничего, просто так сказалось, — пробормотал Юзеф и стремглав побежал в серый дом.

Мне надо починить эти проклятые часы, сказал он себе, так дальше нельзя. Он поднялся на второй этаж, увидев на двери Мазуркевичей визитную карточку с другой фамилией, несколько удивился. Ускорил шаг, открыл дверь Юзековой квартиры и остановился, как вкопанный. Часы, которые висели на стене и были испорчены, сейчас тикали!

— Вам кого? — из комнаты вышел дядька в расстегнутой рубахе. В руке он держал плоскогубцы.

— Простите, — пробормотал Юзеф, — я думал… — Простите, я ошибся.

— Да кто вы такой?

— Я… я знакомый.

— Чей знакомый? Уж не мой ли?

— Нет, не ваш… Гиршфельдов.

— Гиршфельдов? Каких еще Гиршфельдов?

— Они здесь когда-то жили…

— А, понятно. Я обменялся с ними квартирой, когда они переселились в гетто. Давненько это было. А вы, стало быть, ихний знакомый?

— Да вроде бы.

— А вы, часом, не иностранец?

— Иностранец? Это почему же?

— Если б вы были наш, местный, то не искали бы столько лет спустя Гиршфельдов. У нас любой знает, что все они погибли, а у тех, что уцелели,

сейчас другие фамилии, и в таких норах они не ютятся. Вы бы их в правительственных домах искали, а не тут.

Он подошел к часам и стал в них орудовать плоскогубцами. А Юзеф, воспользовавшись тем, что дядька повернулся к нему спиной, поторопился уйти.

Он прошел по улице мимо зеленой забегаловки, мимо маленькой кондитерской, где тоже ничего не было, кроме пива, дошел до трамвайной остановки и оттуда увидел маленького Юзека, который со всех ног мчался в школу, но тот его не узнал. Юзеф побежал за ним, вдруг споткнулся, упал, больно ушиб локоть и начал громко рыдать.

— Успокойся, умоляю тебя, перестань, — просила перепуганная Марыля, — ради Бога перестань, — и дергала Юзефа за волосы, а он никак не мог проснуться.

Глава седьмая

УКРАДЕННАЯ БИОГРАФИЯ

— Сперва Хенек показал мне язык, — говорил заплаканный Юзек, — потом пригрозил мне кулаком и сказал, что сегодня-то уж наверняка пробил мой последний час. Он всегда так говорит…

Юзеф вынул из кармана еще одну шоколадную конфету, снял с нее серебряную обертку и вложил ее в рот Юзеку.

— И что было дальше? — спросил Критик.

— Я вышел на переменку, потому что был звонок, но держался поближе к учительнице, чтобы Хенек ничего не мог мне сделать. Она ходила по коридору — а я за ней. Потом она вошла в учительскую, а я хотел спрятаться в уборной, но Хенек меня заметил, налетел сзади, вывернул мне руки и применил двойной нельсон: «Ага, попался, недоделанный! Теперь не пущу! Так и знай — не пущу!» Я просил его, обещал ему рогатку и все, чего он только ни пожелает, а он опять свое: «Не пущу, пока не отдашь мою биографию, ворюга!»

— Он сказал «мою биографию»? — спросил Юзеф. — Именно так и сказал?

— Именно так, «мою биографию», а я не знал, что это значит. Я не сразу догадался и думал, что он надо мной насмехается. Он всегда надо мной насмехается и щиплется. Один раз он сказал учительнице, что я украл у него сочинение, а я вовсе не крал, наоборот, это он у меня содрал. Но учительница поверила ему, а мне влепила двойку.

— О сочинении ты потом расскажешь, — торопил его Критик. — Сейчас рассказывай о биографии.

— Он сказал, что я украл у него биографию, а без биографии он не может быть в партии.

— Ты что-то придумываешь, Юзек, — усомнился Критик. — Не мог он так сказать.

— Мог, — вмешался Юзеф. — Мог и, по всей вероятности, так и сказал.

— Глупости вы говорите, коллега. Хотя… — и Критик сильно помрачнел.

— К сожалению, — сказал Юзеф, — вполне возможно, что у майора Мазуркевича часы тоже испортились и остановились или вдруг пошли назад. Это весьма даже вероятно. Вспомните, коллега, слова Секретаря Дома Партии. Товарищ Секретарь сказал, что мы должны наверстать время. Наверстать! Это значит, что мы его упустили, что оно остановилось. Товарищ Секретарь никого не назвал, однако я уверен, что подразумевался майор Мазуркевич и его… понимаете, коллега, что я имею в виду?