Всадники
Шрифт:
– Вообще-то на побывку, - сказал Дмитрий.
– Но, как видно, придется пожить в Гусаках, приглядеться к теперешним порядкам. Вот и с Севой хочу ближе познакомиться. Назарка мне его расхвалил - дальше некуда, а отец аттестует сдержанно, про какой-то полушубок поминал.
– Что ж мы стоим? Айда в завозчицкую!
– пригласил Порфирий.
– Там как раз никого теперь. Мужики-то не охотники пускаться в дорогу в канун рождества. Небось сейчас бани топят.
У Порфирия нашлась бутылка самогона. Он выставил ее на стол, нарезал
Беседа затянулась. Назарка давно спал на нарах, а Севка слушал, не пропуская ни слова.
– Спрашиваешь, как живем?
– гудел Порфирий.
– Как жили, так и живем. Один черт: что при царе, что без царя. Это в городе, там, может, и есть какая разница, а здесь нет. Правда, деревенская голь, беднота то есть, теперь побойчее стала, погорластее. Раньше-то она молчком голодала. Ну, а что толку? Хоть кричи, хоть не кричи - этим брюхо не наполнишь. Я тебе, Митя, одно скажу: от веку были сытые и голодные да так, наверное, до веку и останется. Кто пристроится на чужом горбу, тот и сыт. К примеру, твой папаша: помалкивает, а сам гребет фунты за помол. Пристроился.
– От веку, говоришь?
– спросил Дмитрий.
– А ведь было время, когда все одинаково жили. Давно, правда, но было.
– Ну и что, они здорово сыты были, те люди?
– с недоверием спросил Порфирий.
– Пожалуй, не очень. Скорее впроголодь. Но зато все...
– Хо! Сказанул! Когда все голодные - какая же в том заслуга? А ты сделай, чтоб все до одного сыты. Небось кишка тонка. Ты, может, и рад бы, да не знаешь как. Вот и я не знаю.
– Почему же не знаю?
– возразил Дмитрий.
– Это известно. Ты небось Ленина не читал, а мне приходилось. Владимир Ильич Ленин доказывает, как дважды два...
– Мало ли что доказывает, да я что-то не вижу на деле, - упорствовал Порфирий.
– Увидишь! Ну, когда ж было? Ты сам посуди - ведь война!
– Насчет войны - это ты верно, - согласился Порфирий.
– Война она... одним словом, не родная мать. А что касается остального - поглядим. Может, оно и верно. Так Ленин, говоришь, книжки пишет? Вон как! А мы, темные, и не читаем.
Порфирий по ночам частенько наведывался на мельницу. Пройдет с фонарем по всем закоулкам, посмотрит, принюхается, не дымит ли где, не пахнет ли паленым. Завозчики ведь смолят табак, им не запретишь. Ну как бросил кто не к месту окурок! Сразу-то его не увидишь.
– Посиди, Митя, если не торопишься, побеседуй вот с Севкой, он парень умственный, - кивнул Порфирий, надевая треух.
– А я там не задержусь. Служба есть служба.
Дмитрий, как видно, не торопился домой. Оглядел пустую завозчицкую, повернулся к Севке:
– Как же тебя в Гусаки занесло? Я так, признаться, из них сбежал.
– А и я чуть не сбежал!
– выпалил Севка.
– Чуть не считается. Что ж тебе помешало?
Пойманным воробьем затрепыхался Севка. Торопится растолковать, да все не
– Я, Дмитрий Егорович, будто стреноженный конь. Путы на ногах! Не слыхали небось, как я на Кушевке через Тавду?..
– Слыхал, брат. Родитель успел доложить.
– Ну вот. Знал ведь, что кобыла жеребая, да с перепугу погнал ее в воду. Как все равно чуяло сердце, что в занявшейся огнем мельнице дядя Порфирий спит...
– А не за полушубком?
– Что вы! Он у меня в ту минуту из головы вон. Вспомнил лишь, когда замок на своей каморке увидел. Тут уж я из последних сил, потому что полушубок и не мой вовсе.
– А чей?
Севка - руку под подушку, выхватил бумажник, развернул исписанный лоскут овчины:
– Вот чей! Самому товарищу Ленину дареный... Товарищ Ленин подарил для Красной Армии. А мне от пулеметчика Дроздова достался. Раненого укрыл меня дядя Федор в эскадроне. Не верите?
– Как тут не поверишь, если документы в руках!
– Уставился Дмитрий на Севку. Орел перед ним, а никакой не стреноженный конь!
– Что ж ты прибедняешься, чудак? На крыльях должен парить, какие же путы?
– Дуты!
– упрямо повторил Севка.
– Меня давно в Москве ждут, а мне не сдвинуться.
– Почему?
– Потому! Убеги от хозяина, так ты сразу вор. Жеребенок-то на моей совести! А тут еще Назарка повис на мне: или будь в Гусаках, или бери его в Москву! Зина мне письмо за письмом. И в каждом: "Лежачий ты камень!.."
Встал Дмитрий, положил Севке на плечи большие руки.
– Можешь написать своей Зине, что ты не камень вовсе, а человек. Хороший человек! Вот терпение у тебя и вправду каменное. Ну, да и каменному приходит конец.
На крылечке заскрипели половицы. Возвратился Порфирий, погасил фонарь.
– Вызвездило! Ночь - ни дать ни взять - та самая, про которую Севка в книжке читал. Одного Вакулы с чертом не хватает да царицыных черевичек... Гоголя Николая Васильевича сочинение, - пояснил он Дмитрию.
– Может, доводилось читать?
– Доводилось!
– улыбнулся Дмитрий и стал собираться домой.
Назарку он будить пожалел. На прощанье сказал:
– Завтра приведете. Я ведь не просто вас навестил, а еще и в гости приглашаю. Чтоб оба были! Будете?
– Будем!
– ответил польщенный Порфирий. За все годы службы у Егора Лукича он впервые удостоился чести быть приглашенным в хозяйский дом.
На следующее утро не торопились вставать. Кривоглазый Спирька, церковный звонарь, как ни старался, а не поднял к обедне ни Порфирия, ни Севку.
– Пускай хозяин за нас отмолится, усмехнулся Порфирий, равнодушно слушая звон.
– У него грехов-то поболе нашего. Небось надевает сейчас свою праздничную жилетку, золотую цепь от часов поперек пуза вешает. Всю обедню будет красоваться на почетном месте у самого клироса, а в голове божественного кот наплакал.