Всадники

Шестаков Леонид Ефимович

– Не догадываешься? Заслонило тебе? Возьми в толк, что не для всех Порфишка - сморчок и пустоцвет. Для Савостьяна он - живая душа. Человек вот кто!

– А хоть бы и так. Мне от того какая корысть?
– сощурился хозяин.

Не скрывая презрения, Порфирий покачал головой, глянул на Егора Лукича, как на безнадежного.

– Ну что тут поделаешь, если жадность тебе глаза застит? Мельницу, считай, как в карты выиграл. От нее могли одни головешки остаться, а она стоит целехонька. Чуть подлатаем - и зашумит. Не обеднеешь ты через жеребенка.

–

Выходит, мне Савостьяну еще и спасибо говорить?
– удивился Егор Лукич.

– Зачем спасибо? Отработает. Он работы не чурается.

– Сколько ж ему работать? Соображаешь? Жеребенок - уж бог с ним. Да кобыла после этого случая, должно, не сможет стать маткой.

– Сколько надо, столько и отработаю!
– сказал Севка.
– Думаете, мне Кушевку не жалко?

Вот тебе и петров день! Одним ударом молнии перечеркнуло назначенный срок, разметало Севкины мечты. Москва и раньше была не близко, а тут стала так далеко, что неизвестно, как и добраться.

Пожар не причинил мельнице большого вреда. Стоило поправить обгоревшую крышу, застеклить окна, навесить на втором этаже новую дверь и можно было молоть. Но Егор Лукич затеял ремонт с размахом. Он расщедрился, нанял людей. И уже через пару дней в Гусаки въехал длинный обоз с лесом. Хмурые возчики помахивали кнутами, покрикивали на лошаденок.

– Продешевили, хозяин!
– пожаловался Ефим Чалых, натягивая вожжи. Дерева ты выбрал чисто железные: топор не берет, пила садится. Гляди, как кони гнутся от тяжести. Разве ж это лес? Нет, Лукич, ты уж не поскупись, накинь маленечко. Нам не веришь, спроси брата Макара. Он ведь приглядывал за валкой, небось знает, сколько мы сил поклали.

– Не поскуплюсь!
– пообещал довольный Егор Лукич.
– Только больно ты скор, Ефим. Надо сперва лес на место представить, свалить, а там уж и рядиться.

Ефим резанул кнутом мерина, оглянулся:

– Это мы враз, за этим не станет.

Мельница теперь молчала. Высохло под солнцем и недвижно застыло огромное колесо, не толпились, не галдели у весов завозчики. Лишь звонко стучали плотницкие топоры, глухо шумели, купаясь в смоле, пилы.

Нашлось и для Севки дело - ошкуривать лес. Работа не тяжелая. Рассечет топором кору во всю длину бревна, возьмет клин и ну подковыривать в стороны от надруба. Иногда удается снять кору целиком. И тогда старый плотник дедушка Илья пошутит:

– Подзорную трубу сготовил! Не иначе, быть тебе, паря, звездочетом...

Севкины руки покрылись смолой, стали черные. Липнут к топорищу, к штанам, липнут к телу, когда надо пришибить впившегося в потную шею комара. Нещадно печет солнце, хочется пить.

Дедушка Илья жалеет Севку. То он пошлет его в завозчицкую за разводкой для пилы, то велит вычернить головней плотницкий шнур. Это чтобы Севке разогнуться, чтоб его поясница маленько отдохнула. А то возьмет да и скажет:

– Сходил бы ты товарища своего проведал, Порфирия. Что-то не слыхать его молотка.

Спустится Севка по лестнице в нижний

этаж, в холодок, поглядит, как Порфирий кует камень. Вроде и не сильно бьет, а с каждым ударом вылетают из-под молотка синие огоньки да по лицу сечет невидимая каменная крошка.

– Что, милок, притомился?
– спросит мельник басом.
– Ну, посиди, поостынь. Только жмурься, а то еще крошка ненароком по глазам жиганет.

О пожаре они помалкивают. Зачем говорить, если и так все ясно. Не ковать бы Порфирию мельничный камень, кабы не Севка! И не останови тогда Порфирий озверевшего хозяина, пожалуй, Севке тоже не сидеть бы сейчас в тенечке.

Быстро поладил Севка с плотниками и с пильщиками, которые установили высокие козлы и с утра до вечера пилят лес на доски. А вот к хозяину он после той ночи переменился. Раньше Севка побаивался его, даже уважал иногда. А теперь ни страха, ни уважения. Если случалось разговаривать, Севка не смотрел на Егора Лукича, а все мимо. И вообще старался не попадаться на глаза. Особенно после новой беды, которая нагрянула нежданно-негаданно.

Дедушка Илья, как обычно, прихватил железной скобой свежее, неотесанное бревно, чтобы не крутилось, и кликнул Севку:

– Помоги-ка, паря, разметить!

Вычернил Севка головешкой шнур, защемил один конец в приготовленную на торце бревна зарубку, а второй подал плотнику. Тот, прищурив глаз, туго натянул шнур, скомандовал:

– Бей!

Ущипнул Севка шнур на середине, оттянул, резко отпустил. По всему бревну пропечаталась ровная черная линия.

– Добре!
– похвалил дедушка Илья и, переступив бревно, поплевал на ладони, взял топор.

Залюбовался Севка. Захотелось ему вот так же, по шнуру, тесать бревно, с придыхом кидать тяжелый топор точно на линию.

– Можно, я с другого конца?
– спросил плотника.

Дедушка Илья оглянулся:

– Руки чешутся?

– Ага...

– Ну, спробуй. Только гляди не перекоси. И на линию не залезай. Я сам вчистую пройду.

Плотник тесал с комля, Севка зашел с макушки. Он так же переступил бревно, пропустив его между широко расставленными ногами, так же сделал косые надрубы и начал тесать, стараясь не залезать на отпечаток шнура, а снимать чуть поменьше, как было велено.

С макушки работать легче, тут горбыль тоньше, чем в комле. И Севка стал довольно быстро пятиться навстречу дедушке Илье, в охотку махая топором, выстилая вдоль бревна тяжелые смолистые щепки.

Руки в кистях занемели с непривычки, топорище начало жечь ладони. Но Севка не обращает внимания. Целится и с маху вонзает в древесину отточенное жало топора. Рубаха прилипла к телу, из-под картуза струится за ушами пот.

На беду, попался сучок. Топор срикошетил, и усталые Севкины руки не сдержали его.

Вскрикнул Севка, сел на бревно. Отшвырнул топор, обеими руками начал подымать раненую ногу, отваливаясь назад.

– Бож-же ж мой!
– прошептал старый плотник, обернувшись. Наработали!