Всадники
Шрифт:
«Больница, да… это я понимаю, — проносилось у него в голове, — тут на карту была поставлена его честь… Но вот потом… Потом он просто играл, играл всем, своей душой, жизнью… Он сам выбрал этот страшный путь через горы. Он хитро соблазнил саиса конем, и испортил его душу тоже. А как сообщницу в своем деле он взял себе эту девку, подобрав ее на одной из горных троп».
Турсена задрожал от гнева.
«А я? Я все это время горевал о нем, как последний дурак, мучился и упрекал себя. Каждый день я оплакивал его, боялся, что он погиб. В то время как он —
Турсен посмотрел на свой пояс, потом на пояс Уроса, кивком головы показал на его плетку и сквозь стиснутые зубы приказал:
— Дай сюда!
Урос повиновался. Он не мог противиться, хотя и понимал, что отец решил отхлестать его. Турсен обхватил ее гладкую рукоять. Наконец-то! Он не ударил Уроса сразу, он ждал пока его гнев хоть немного уляжется, чтобы наказание не выглядело, как срыв старого человека, но было спокойным и весомым. Он взглянул Уросу в лицо и не нашел в нем ни капли страха, — напротив, тот, вцепившись руками в подушки, смотрел на отца нетерпеливо, и всем своим видом, казалось, кричал: Бей! Ну, же! Ударь скорее, чтобы я знал, что мне делать дальше!
«Опять он хочет меня убить, — с болью подумал Турсен, поворачивая рукоять плетки в руках, — или просто приготовился перенести удар молча?»
Он посмотрел на сына снова и решил:
«Если я ударю его, все будет кончено между нами. Я думал, что потерял его навсегда, а он вернулся. Но больше Аллах не сделает мне такого подарка».
Турсен опустил голову ниже, словно пытаясь разглядеть что-то на концах плетки, пропустил кожаные ремни между пальцами и, помолчав, сказал:
— Действительно, тут еще четко видно то место, куда ты привязывал камень, чтобы убить безухих собак.
Урос охнул и закрыл лицо руками… И отец, и сын молчали долгое время.
Наконец Турсен поднялся, подошел к Уросу, положил руку ему на плечо и между делом бросил плетку ему на колени.
— У меня больше нет моей, — сказал он ему. — Ты не заметил?
— У меня нет права, спрашивать тебя о причинах, — ответил Урос.
— Это так, — согласился Турсен, — но сейчас самое время, чтобы я рассказал тебе о них. Я решил, что не имею больше права носить мою плетку, после того, как забил ею до смерти одного из лучших и послушных коней.
— Как? Ты? — прошептал Урос и вздрогнул.
— Да, я, — кивнул Турсен. — Я сделал это пытаясь наказать самого себя, за свою собственную вину.
И четко проговаривая каждое слово, он добавил:
— Послушай меня, Урос. Если человек, ослепленный страстями, совершает несправедливость, какой бы страшной она не была, но затем, перед лицом милосердного Аллаха, признает свою вину и корит себя, и раскаивается, и пытается, если это только возможно, все исправить, — тот может считать себя человеком и не опускать головы. Но тот, кто планирует преступление хладнокровно, а затем и совершает
А теперь, Урос, подумай хорошо над этими словами. Потому что судьей будешь ты, и приговор будешь выносить тоже ты.
— Я? — воскликнул Урос.
— Да. Я передаю тебе все мои права в этом деле.
— Почему ты не хочешь рассудить сам?
— Потому что если бы я даже целый день слушал то тебя, то Мокки, — но, все равно, думаю, что лишь ты один знаешь всю правду.
— Правду…
— Когда примешь решение, дай мне знать, — закончил Турсен, вновь сел и закрыл глаза.
Урос наполнил пиалу чаем, отпил пару глотков, и отставил ее в сторону.
«То, чего я хотел добиться, — размышлял он, — я добился. И даже больше. Какое мне дело до правды и справедливости? Да что это вообще такое?»
Он прислушался к монотонному бормотанию фонтана. Прошло много времени. Культя заболела и он сел чуть по-другому, выставил ногу в сторону и подождал, пока боль стихнет. Затем он скрестил ноги снова и сказал:
— Хорошо. Пусть его приведут.
Он так ничего и не решил.
Ключ со скрипом повернулся в замке и в просвете двери возник Аккул.
— Пришел час суда, Мокки, — крикнул он.
Чтобы встать, саису пришлось с силой оттолкнуться руками от пола, так слабо он себя чувствовал. У него закружилась голова. Но взглянув на Серех, которая от страха вцепилась себе в косы, он почувствовал себя вновь сильным и спокойным. Только бы защитить ее и ободрить.
— Не нужно бояться, — сказал он ей. — Зовут только меня.
— Ах, не подходи ко мне! Не подходи близко! — закричала на него Серех, пятясь назад и размахивая руками. — Сохрани свою неудачу, лишь для себя одного! Ты достаточно принес мне несчастий и сглазил меня! О, почему нельзя вычеркнуть из моей жизни день, когда я с тобой познакомилась!
— Я… я думал, что нравлюсь тебе… — запнувшись, тихо пробормотал Мокки.
— Тогда я видела в тебе совсем другого человека! — воскликнула та.
Снаружи светило солнце. В садах, на ветках деревьев висели спелые фрукты. Ручей, журча, стремился вдаль, лишь для Мокки весь мир казался мертвым и пустым. Не потому, что он боялся приговора Турсена, а потому что Серех его больше не любила.
Урос и Турсен сидели не двигаясь. Поднос со свежим чаем, чистой посудой и сладостями стоял между ними. Аккул и трое саисов ввели в помещение Мокки.
— С нами пришли и другие, — обратился к Турсену Аккул, — ты хочешь, чтобы они вошли?
— Нет, — ответил Турсен. — Здесь дело касается только нашей семьи. Но вы можете остаться, как свидетели.
Он взял в руки пиалу, сделал пару глотков, прокашлялся и торжественно произнес:
— А теперь слушайте все, что я решил. Приговор будет выносить Урос. Я передаю ему все права в этом деле, и его решение будет так же и моим.
Турсен замолчал и опустил взгляд. Мокки повернулся в сторону Уроса.