Всадники
Шрифт:
Тот посмотрел на него и неприятно поразился его виду. Грязный, ободранный человек. Он, было, вспомнил, что сам выглядел почти так же, всего несколько часов тому назад, но не почувствовал к саису никакого сострадания.
«Какая гадость, — подумал он. — Настоящее пугало!»
Повисла тяжелая тишина, и Урос вспомнил: «Я же должен объявить приговор!»
Он почувствовал то напряженное, рвущее сердце ожидание, с которым Турсен и другие, смотрели на его губы.
«Приговор… Но какой же?»
Он вперил взгляд в Мокки.
«Все здесь затаили дыхание и ждут, что я
Он окинул взглядом присутствующих, и еще раз вгляделся в лицо Мокки, вне себя от презрения к нему и ненависти.
— Подними голову! — приказал он ему.
Мокки повиновался. Его лицо было лишено выражения. Он смотрел на Уроса и, казалось, не видел его. А тот вдруг вспомнил, каким оно было раньше. Улыбчивым, открытым и радостным, — и удивился такой сильной перемене. Урос разозлился на саму жизнь, которая может так быстро и беспощадно менять и ломать людей. Но потом мысль, словно заданный кем-то другим вопрос, пришла ему в голову: «А жизнь ли виновата в этом?». И через мгновение он ответил: «Нет. Это сделал я сам».
Не в силах больше размышлять над этим, он произнес устало и равнодушно:
— Я объявляю тебя невиновным. Ты свободен.
Мокки даже не двинулся с места. Люди вокруг издали дружный вздох облегчения и заулыбались, и тут же Урос с разочарованием понял, что он опять поступил так, как хотел его отец. Сделал то, что тот от него и ожидал. И это в конце своего длинного приключения, за которое он так дорого заплатил!
«Нет, именем пророка, нет! Я должен найти что-то, что было бы только моим решением. Что-то, что шло бы вразрез с желанием и волей отца. Но что же?»
От радости он едва не вскрикнул. По мнению Турсена Мокки был невиновен, он считал его лишь жертвой обстоятельств. Хорошо. Но Джехол! Ах, Джехол! Ага, Турсен хочет справедливости? Так он ее получит! Именем пророка!
И голосом, в котором зазвучала радость и теплота, он произнес:
— Да. Ты свободен Мокки. Свободен, и с сегодняшнего дня Джехол принадлежит тебе!
Мужчины закричали от радости и били друг друга по плечам. Невероятно! Неслыханно! Турсен же покраснел от гнева как рак. Он прекрасно помнил, что Джехол в действительности его конь, его творение.
Урос скосил глаза в его сторону:
«Ничего. Он простит мне это».
Турсену пришлось ждать дольше обычного, пока его негодование чуть улеглось.
— Тихо! — приказал он саисам. — Вы слышали приговор.
И повернув голову в сторону Мокки, добавил:
— Джехол теперь твой.
— Да? — промямлил Мокки. — А что будет с Серех?
Турсен и Урос посмотрели друг на друга, и в молчаливом недоумении развели руками. Свобода, оправдание, такой конь в придачу, и все это не имеет для Мокки никакого значения. Только жизнь его девки что-то для него значит.
— Завтра пусть убирается отсюда на все четыре стороны, — произнес Урос, не глядя на саиса. — Никто ей ничего не сделает.
Когда Урос и Турсен опять остались одни, Турсен кликнул
— Мою плетку!
Когда бача принес ее, Турсен обратился к сыну:
— Заложи ее за мой пояс, Урос. Ибо ты вернулся сюда, чтобы я получил ее назад.
Прощание Серех
Урос проснулся ранним утром. Он хорошо выспался и чувствовал себя сильным и отдохнувшим. Вечером, старый управляющий привел его в эту юрту, в которой ночевал еще прадед Осман бея в те времена, когда имение еще не было до конца достроено. Теперь ее использовали в тех случаях, если во время больших праздников кому-либо из гостей не хватало места в большом доме.
«В этой юрте ты будешь лучше всего защищен от ветра, — сказал Уросу старик. — Я приказал постелить под матрасы три новых ковра. Слуга и оседланный конь будут ждать твоих приказаний у двери».
Урос был тогда слишком уставшим, чтобы как-то ответить на его слова, но сейчас, выспавшись, он окинул взглядом свое новое жилище и сразу же заметил два костыля, что стояли возле его постели. Не понимая он смотрел на них несколько секунд, потом схватил их, оперся и вышел наружу.
Один из конюхов сидел перед юртой, прислонившись спиной к дувалу из сухой, потрескавшейся глины, и напевал про себя какую-то песню.
— Что это за костыли? — крикнул ему Урос.
— Ты спал так крепко, что и не заметил, как я тебе их принес. По приказу великого Турсена.
— Где он? — спросил Урос.
— В конюшнях, — ответил слуга и, показав кивком головы на кустарник позади юрты, добавил: — Там стоит оседланная лошадь для тебя. Привести ее?
— Нет.
— Может быть, ты хочешь чаю? Самовар кипит возле ручья.
— Нет!
Урос резко развернулся, вошел обратно в юрту, швырнул костыли в сторону, и бросился на постель вниз лицом.
«Вот… первый подарок моего отца» — с горечью подумал он и представил себе Турсена, который величественно шагает сейчас от конюшни к конюшне, высоко неся свой тюрбан. А он сам? Что ему делать здесь теперь? Ему, который жил только от одного бузкаши до другого, а в «мертвый сезон» проигрывал все деньги на боях животных, высокомерно расхаживая по базарам и караван-сараям?
«Значит здесь и кончается мой путь, — пронеслось в голове у Уроса. — Другую ногу, да, мою здоровую ногу я отдал бы только за то, чтобы эта адская дорога через горы никогда не кончалось, чтобы она тянулась вечно… Потому что там я действительно жил! Я жил! От опасности к опасности, от одного приключения до другого…»
В юрту кто-то вошел. Женщина. Она подошла к его постели, и он узнал ее: Серех. Первой реакцией Уроса было набросить одеяло на свои ноги, а потом грубо спросить ее:
— Тебе что, не сказали о моем приказе?
— Сказали… — прошептала Серех и опустила голову. — Уже на рассвете я была готова, но я не хотела уйти просто так, не сказав тебе нескольких слов на прощанье.
Ее голос звучал боязливо, она была чем-то смущена.
— С чего это вдруг? — спросил ее Урос.
— Я хочу поблагодарить тебя. Поблагодарить тебя за твое великодушие.