Все больны, всем лечиться
Шрифт:
– Я сказал «знакомые»? – прошептал я. – Мне казалось, я говорил «друзья»…
– Нет, – возразил щипальщик. – Ты сказал «знакомые».
– Зачем ты показываешь мне это? Я помню всё… почти всё…
– Я не показываю. Это Даагаст.
– Даагаст показывает?
– Нет, твои воспоминания и есть Даагаст.
– Что? А как же… чудовище?
– Есть ли большее чудовище, чем ты, Траст, предавший своих друзей?
Он смотрел на меня осуждающе, но мне почему-то показалось, что осуждает он меня не за прошлое, а за то, что я не догадался.
– Здесь
– А ты…
– А я съем твоё тело.
Меня передёрнуло.
– Нет ли способа изменить события? – спросил я.
– Улизнуть от выплаты долга? – щипальщик улыбнулся.
– Нет, изменить его выплату.
– У тебя ничего нет, Боген. Не было тогда и нет сейчас. Ты уже заложил себя.
– Так можно изменить?
– Если Даагаст захочет дать тебе шанс, он его даст. Но он жесток. Обычно он не идёт на уступки предателям.
– Можно ли изменить так, чтобы изменились и последствия? Что они… не умерли?
– Смотря что ты сделаешь.
Я ещё раз хорошенько подумал. Взвесил свои и их шансы.
– Я готов.
Щипальщик смотрел на меня внимательно, с какой-то странной полуулыбкой на губах.
– Да, – согласился он. – Теперь ты готов.
Я тоже улыбнулся.
– Приятного аппетита.
Он моргнул.
– Это очень больно, Траст.
30. Траст
– Чем ты можешь заплатить мне, Боген? У тебя ничего нет.
Я стоял перед Парки, как провинившийся мальчишка, и ждал, пока он кончит честить моего старика. Ну да, погулял папаша, на славу погулял, так развернулся, что бюджет до сих дыру заделать не может. А куда вы-то смотрели, администрация, дьявол вас подери? Не могли дать ему по рукам, закрыть доступ к общественным деньгам? Или вы надеялись, что это сделаю я?
Да на месте моего папаши я бы вас так обокрал, что вы бы поседели от удивления!
Это вы придумали законы, по которым можно купить землю вместе с проживающими на ней людьми. Это вы запретили проданным с землёй людям покидать город, чтобы быть уверенными в наличии у города рабочих рук. Это вы запретили им вступать в брак с иногородними, чтобы у них не было повода становиться богаче.
Рабство, которое вы создали, убило людей больше, чем все вооружённые конфликты мира вместе взятые. Кто бы не подвёл меня к этой мысли – совесть ли, Даагаст ли, – на вашей стороне я играть больше не хочу.
– Сколько лет надо работать на вас, чтобы перекрыть долг? – спросил я.
Парки вытаращился на меня.
– Хочешь отработать долг своего старика? – не поверил он.
– Так сколько?
– Лет десять. Ты ведь таксист? В Холлмарте своих таксистов девать некуда, так что город возьмёт тебя либо на половинную зарплату, либо как низкооплачиваемого работника на любую другую должность. То есть в любом случае долг будет гаситься, но гаситься медленно. Жить
Я кивнул. Всё так, всё по плану.
Я готов, Даагаст.
Щипальщик, ешь меня.
31. Выплата долгов
И было больно.
Острые иглы
– Подай мнеееее…
– Эти?
– Нееее…
– Вот эти?
– Ммм.
Мой хозяин съедает окончания фраз. Иногда он проглатывает их вместе с иглами, что я подаю ему, но крепкому нутру они наносят вреда не больше, чем мне его малословие. Мы слишком давно шьём вместе, чтобы обращать внимание на пропажу иголок, и слишком быстро, чтобы успевать их доставать, к тому же, инструмента у нас недозволительно много.
Мы шьём не что-нибудь особенное или загадочное, от чего душа замирает или начинает петь, и не что-нибудь странное или страшное, от чего стоит с воплями убегать. Что может быть загадочного или странного в оторванных руках? Или в выколотом глазе, например, а? Проза жиззззз…
Их приносят и присылают со всех краёв мироздания: вышедших из строя вояк, покалеченных в жарком бою орденоносцев, попавших в ловушку сражения корреспондентов, сгинувших в безвестности войны салаг. Порой они завёрнуты в бумагу, порой одеты в меха, иной раз мы обнаруживаем их в стеклянных колбах, а кто-то появляется на нашем пороге голым. Всех их объединяет одно – им нужны наши острые иглы, и мы никогда не смотрим, с какой стороны они пришли.
Иногда с ними являются их матери или жёны. Всё больше в одиночку, но иной раз и вдвоём – кто с ребёнком, кто с братом, кто с отцом-стариком. Мне жалко их, но хозяин говорит:
– Не плаааачь… мы их почиииии…
И мы чиним. Иглы только и мелькают в воздухе, а ухо едва улавливает тонкий свист работающих инструментов. Когда мы устаём, то просим кого-нибудь из заново сшитых принести нам воды, и иглы на несколько мгновений замирают.
Мне хочется верить, что точно так же замирают во всех мирах войны. Мне хочется надеяться, что со временем их – и войн, и приходящих, и присылающих – станет меньше. Мне хочется хотя бы раз увидеть на пороге здорово, с целыми руками и ногами человека, который, едва я открою дверь, улыбнётся во весь рот и гаркнет:
– Война закончилась!
Но пока…
– Подай мнеееее…
Делиться костями
Проходит по коридору, проносит кости, а халат, что на ней, полою пыль собирает. Странный какой-то халат. С одной стороны длиннее. И сама она странная. Отдаёт кости.
Здесь слишком много народа. Не всем можно помочь. Кто-то умер давно, кто-то умрёт с минуты на минуту. Есть и такие, что умирать не собираются: затесались среди трупов, молчат, глаза закрывши, притворились мёртвыми. Зачем, кто им сказал, что это умно, не знаю.