Все, что помню о Есенине
Шрифт:
В первый же день я поспешил в Богословский переулок (ныне улица Москвина), но мне сказали, что он ушел с Мариенгофом в "Стойло". Действительно, я застал их за обедом. (Кстати, на столе стояла только бутылка лимонной воды). Я подсел к их столику, мне также подали "дежурный" обед (такие обеды полагались работающим в "Стойле" членам "Ассоциации"). Я стал рассказывать, как читал "Песню о собаке" бойцам отряда, потом начал говорить о приходе на строительную площадку клуба М. И. Калинина и В. Д. Бонч-Бруевича. Смотрю, Сергей сделал большие глаза, и я невольно посмотрел туда, куда он взглянул.
– Завтра в час дня приходи в наш магазин,- тихо проговорил Сергей и стал, улыбаясь, пожимать руки пришедшим поэтам.
Поэты Ганин, Клычков, Орешин принадлежали к так называемым новокрестьянским поэтам, некоторые из них одно время выступали вместе с Есениным, были с ним в приятельских отношениях. По совести, теперь все они, как их назвал Маяковский, "мужиковствующие", завидовали Сергею: и тому, что он пишет прекрасные стихи, и что его слава все растет и растет, и что он живет безбедно. Их довольно частые посещения "Стойла" имели несколько причин: во-первых, они пытались доказать Есенину, что ему не по пути с имажинистами, и предлагали организовать новую поэтическую группу с крестьянским уклоном, во главе которой он встал бы сам. Это абсолютно не входило в намерение Сергея: он понимал, что перерос крестьянскую тематику и выходит на дорогу большой поэзии; во-вторых, эти три поэта всегда {65} приносили водку и приглашали Есенина выпить с ними: "Наше вино, твоя закуска!". Сергей, по существу добрый, отзывчивый человек, не мог отказать им.
От встреч с мужиковствующими его пытался отговорить Мариенгоф. Как-то Шершеневич, Грузинов, я говорили на ту же тему с "мужиковствующими", но они заявили, что мы боимся ухода Есенина из "Ордена имажинистов", и продолжали свое. Им было известно, в каких истинно дружеских отношениях состояли в ту пору (1920 год) Сергей и Мариенгоф, и они сочинили такое двустишие:
Есенин последний поэт деревни.
Мариенгоф первый московский дэнди.
Действительно, высокий красивый Анатолий любил хорошо одеваться, и в тот двадцатый год, например, шил костюм, шубу у дорогого, лучшего портного Москвы Деллоса, уговорив то же самое сделать Сергея. Они одевались в костюмы, шубы, пальто одного цвета материи и покроя.
У "мужиковствующих" неприязнь к Мариенгофу росла не по дням, а по часам. Как-то Дид-Ладо нарисовал карикатуры на Есенина, изобразив его лошадкой из Вятка, Шершеневича-орловским рысаком, Мариенгофа-породистым конем-Гунтером. С этой поры "мужиковствующие" спрашивали:
– Ну, как поживает ваш Анатолий Гунтер? Конечно, в то время никто из имажинистов не предполагал, какой подлый подвох последует с их стороны по отношению к Сергею. А пока что, по настоянию Есенина, вышло несколько сборников, где с участием его и Мариенгофа были напечатаны стихи "мужиковствующих" (Конница бурь. Сб. первой и второй. Изд-во МТАХС и ДИВ, 1920. ).
Я выкроил время так, что ровно в час дня вошел в книжную лавку артели художников слова на Б. Никитской, дом No 15. Есенин разговаривал с Мариенгофом, который показывал ему какую-то книгу.
– Иди в салон, -
– подумал я.- Он не хочет, чтобы даже Анатолий слышал!" {66}
Я поднялся на второй этаж, где был салон-место приема поэтов, писателей, работников искусства, приходящих в книжную лавку, чтобы поговорить, поспорить по поводу купленной книги или еще по какой-либо причине.
Когда Есенин пришел в салон, признаюсь, я без обиняков спросил его, почему он делает тайну из того, что говорят о нем члены правительства и ЦК партии.
– Садись!
– предложил он. И задал мне вопрос:- Ты в Союзе поэтов бываешь?
– Бываю. Верней, бывал. Сейчас редко захожу.
– Как относятся к тебе молодые поэты?
– Да по-разному. Дир Туманный - хорошо. Рюрик Рок все допытывается, как я попал в имажинисты. Я говорю: прочитали стихи - приняли.
– Допытывается? Наверно, метит к нам?
– А он это не скрывает!
– Ладно! Буду выступать, скажу о ничевоках. Попляшут. Только напомни!
И, выступая в клубе поэтов, сказал улыбаясь:
– Меня спрашивают о ничевоках. Что я могу сказать?
– и закончил под аплодисменты: - Ничего и есть ничего!..
Есенин положил руки в карманы брюк и стал медленно шагать по салону. Я молчал.
– Ты Пушкина знаешь?
– вдруг спросил он, останавливаясь передо мной.
– Как будто! Читал о нем Белинского, Писарева. Недавно Айхенвальда!
– "Моцарта и Сальери" читал?
– Да!
– Триста с чем-то строк. А мысли такие, что перевесят сочинения другого философа. Помнишь, что говорит Сальери?
– Сергей, подчеркивая нужные места, великолепно прочел вслух:
Нет! Не могу противиться я боле
Судьбе моей; я избран, чтоб его
Остановить,- не то мы все погибли,
Мы все, жрецы, служители музыки, ...
Не я один с моей глухою славой...
Что пользы, если Моцарт будет жив
И новой высоты еще достигнет?
Есенин прочитал монолог до конца, походил по салону, посмотрел на меня и повторил: "Не то мы все {67} погибли, мы все, жрецы, служители музыки".- И добавил: - Видишь, один гений Моцарт губит все посредственности!
– За них Сальери мстит Моцарту ядом, - подхватил я.
Сергей улыбнулся и покачал головой:
– Я хотел встретиться с Леонидом Андреевым - не удалось! А ты разговаривал с ним, и он советовал тебе больше читать.
– Я и читаю. Но ведь что получается: учусь в университете, служу, пишу стихи, теперь вот работаю в "Ассоциации? и немного в Союзе поэтов. Времени-то не хватает!
– Это Пушкин написал, что Сальери отравил Моцарта. На самом деле это легенда. Да и для чего Сальери так поступать? Он был придворным капельмейстером, купался в золоте. А сильных покровителей у него было до дьявола! Этот человек пакостил Моцарту, как только мог.- Есенин поднялся со стула, оперся руками о стол.
– Oт Сальери ничего не осталось, а от Моцарта...
Он подошел к одному из окон салона, где на подоконниках лежали навалом книги, покопался в них, вынул толстую, в переплете, и подал мне. Это был краткий энциклопедический словарь Павленкова.