Все, что помню о Есенине
Шрифт:
Конечно, не надо забывать, что Есенин любил и цыганские песни - старинные, таборные. Об этом рассказывал мне приятель Сергея А. М. Сахаров. Слушал эти песни Есенин и в Москве, и в Баку, о чем свидетельствует фотография (1921 г.), помещенная в этой книге. Да и сам Сергей в одном стихотворении рассказывает о приключившемся с ним случае во время его пребывания у цыган:
Коль гореть, так уж гореть сгорая,
И недаром в липовую цветь
Вынул я кольцо у попугая
Знак того, что вместе нам сгореть.
То кольцо надела мне цыганка.
Сняв с руки,
И теперь, когда грустит шарманка,
Не могу не думать, но робеть.
{71} Действительно, попугай у гадалки-цыганки вынул Сергею обручальное кольцо. Это было накануне женитьбы Есенина на С. А. Толстой, и он подарил это дешевенькое колечко своей невесте, которая и носила его. Однако следует обратить внимание на последнюю строфу этого стихотворения, в которой поэт сомневается - не отдаст ли нареченная это кольцо кому-нибудь другому:
Ну и что я! Пройдет и эта рана.
Только горько видеть жизни край.
В первый раз такого хулигана
Обманул проклятый попугай.
С. Е с е н и н. Собр. соч., т. 3, стр. 75.
Разве из этих строк не следует, что дальновидный Есенин еще до женитьбы чувствовал непрочность брака с С. А. Толстой? Так и было впоследствии, о чем расскажу потом.
И следует еще раз напомнить, что в юности Сергей обожал песни своей матери Татьяны Федоровны, своих сестер, особенно младшей Шуры. Он и сам, когда у него собирались гости или, находясь в гостях, не упускал случая спеть хором любимые им песни: "Прощай, жизнь, радость моя" или "Нам пора расстаться, мы различны оба" (А. Есенина. Родное и близкое. М., "Советская Россия" 1968, стр. 65.)
Я шел от Пречистенских (Кропоткинских) ворот к Никитским. На бульварах голые деревья стояли по колено в снегу, по мостовой плелись на санях редкие извозчики, покрикивая и постегивая своих отощавших лошадей, а ближе к тротуару москвичи-счастливцы везли на саночках только что выданные учрежденческие пайки. Окна в верхних этажах домов кой-где были забиты фанерой, внизу на стенах клеили манифесты, приказы и экстренные выпуски газет, в воротах, еще обитых досками, продавали полученную по карточкам махорку и газету для цигарок. Напялив на себя две кофты, две юбки, шубу, надев валенки и повязав голову платками, расторопная тетка торговала у Арбатских ворот пшенной кашей: поставила кастрюлю на жаровню, села на низкий стульчик и юбками прикрыла свое торговое заведение.
{72} От Никитских ворот я пошел мимо кинотеатра "Унион" (ныне Кинотеатр повторного фильма) и нагнал Есенина. Он увидел в моих руках стопку книг, журналов, брошюр и спросил:
– Что несешь?
– Я случайно встретился с графом Амори.
– С графом Амори?
– удивился он.
– Зайдем к нам!
Разговор происходил неподалеку от книжной лавки "Артели художников слова", и мы вошли туда. Есенин сказал, что сейчас я расскажу о графе Амори. Кожебаткин в выутюженном, но повидавшем виды костюме, в белой манишке и воротничке, в коричневом галстуке, потер худые руки и пустил первую стрелу иронии:
– Ах, великий писатель земли русской еще изволит здравствовать!
Айзенштадт,
– Нет, эту книгу не возьмем, - сказал Давид Самойлович женщине и ответил Есенину: - Иду, иду!
Я не был подготовлен к тому, чтобы рассказывать о графе Амори. Да и знал о нем немного. В дореволюционное время граф выпускал продолжение романов: "Ключи. счастья" Вербицкой, "Ямы" Куприна, "Похождения мадам X" и т. п.
Я начал свой рассказ с того, что был в общежитии революционного Военного совета у Пречистенских ворот.
– Заходил к старому другу?
– спросил Кожебаткин ехидно.
– Заходил по делу устного сборника, - ответил я, - который веду в клубе Реввоенсовета.
Потом, продолжал я, пошел в буфет общежития, а у меня под мышкой были первые сборники, изданные имажинистами, и рукописные книжечки. Когда я завтракал, ко мне подошел напоминающий провинциального актера мужчина среднего роста, с брюшком, рыжий, с невыразительным лицом и хитрыми серыми глазками. Глядя на мои сборники и книжечки, он спросил, не пишу ли я стихи. Услыхав утвердительный ответ, мужчина отступил на шаг, отвесил церемонный поклон и представился:
{73}
– Продолжатель сенсационных романов - граф Амори.
– Ах, сукин сын!
– воскликнул Есенин так непосредственно и весело, что мы захохотали.
А я, чтобы не растекаться по древу, сказал, что граф повел меня в свой "кабинет", заставленный кастрюлями и бутылками, и дал мне "Желтый журнал", который выпускал после Февральской революции. Есенин взял один номер и прочел вслух:
"Ему, Бульвару, его Разнузданности, Бесстыдству улицы, где все честнее и ярче, чем в тусклых салонах, мои искренние пожелания, мои мысли и слова"...
– Почти манифест!
– проговорил Айзенштадт.
Мариенгоф листал другой номер "Желтого журнала".
– Это не так плохо для графа, - сказал он и прочитал нам: - "Когда мне говорят: вор! плагиатор! я вспоминаю глупую рожу рогатого мужа, который слишком поздно узнал об измене жены".
– Циник!
– произнес с возмущением Айзенштадт.- Наглый циник!
– В философской школе циников был Диоген...
– начал было Мариенгоф.
– Днем с фонарем искал человека!
– подхватил Кожебаткин.
– Диоген был против частной собственности!
– перебил его Есенин.- Жил в глиняной бочке! А вы, Александр Мелентьевич, в плохо натопленной комнате не желаете почивать!
Сергей взял из моей пачки брошюрку "Тайны русского двора" ("Любовница императора"), которую граф Амори издавал в Харькове выпусками с продолжением, пробежал глазами несколько строк и засмеялся:
– Вот разберите, что к чему?
– предложил он.
– "Зина встречается с Распутиным, и, благодаря демонической силе, которую ученый мир определил, как "половой гипноз", приобретает ужасное влияние на молодую девушку";