Всё это про любовь

Бородкин Алексей Петрович

– Я вас слушаю.

Рудня правильно понял моё раннее появление. Он поискал глазами, куда сесть, жестом показал на качели. Должно быть это выглядело комично: капитан милиции и журналистка сидят на детских качелях.

– Вы понимаете, что совершаете должностное преступление?

– Это у гражданских. У нас это называется нарушение уставных правил.

– Вас уволят! Или того хуже - отдадут под суд! Вы должны немедленно задержать Плотникова!

– Не пойму, вы меня пугаете? Или сочувствуете?

Я немножко растерялась. Сейчас

Рудня скажет, что мне легко рассуждать. Вспомнит поговорку, что чужую беду можно развести руками, потом спросит, как я бы поступила на его месте. И я не смогу ответить. Потому, что ребёнок - он свой, родная кровь, а гражданка Насонова - чужая. Незнакомая взрослая женщина. Это меня возмутило: "У Насоновой тоже есть отец и мать, она тоже чей-то ребёнок! А ты, капитан, представитель власти. Представитель Закона.
– Ветер толкал в спину, покачивал сиденье.
– А если так, если ты следователь - выполняй свою работу. Не можешь выполнить - увольняйся, к чёртовой матери".

– Неужели вы думаете, что было какое-то изнасилование?
– спросил Рудня.
– Допускаете, что Плотников мог такое сделать?

Выражение капитановых глаз изменилось, в них появилось что-то неприятное. Неприятно-непроницаемое: чистую глубокую воду заволокло ряской.

– Погодите, - я открыла блокнот на закладке.
– Давайте разберёмся. Заявление потерпевшей Насоновой есть?

– Есть.

– Экспертиза есть?

– Есть.

– Показания очевидцев?

– Присутствуют.

– Тогда что? Почему преступник гуляет на свободе?

– Потому, что он должен сделать операцию моему сыну.

– Другой доктор сделает.

– Другой не может. Плотников такой один.
– Капитан поднялся, качели жалобно скрипнули.
– В Москве слишком дорого, да и не примут нас. Я делал запрос. В Германии ещё дороже... нет у меня таких денег. Вот такие пироги. У вас ко мне всё?

– Последний вопрос: кто делал экспертизу?

– Хлебников Илья... отчества не помню. Гинеколог из роддома.

– А почему...

Рудня перебил: - В милиции такого специалиста нет. Поэтому экспертизу делал Хлебников. Это всё?

Он приложил ладонь к виску и кивнул, прощаясь. Сделал несколько шагов, вдруг повернулся.

– Хочу вам сказать одну вещь, - я поняла, что меня опять станут учить. В этом городе меня учат все.- Весной, когда орут коты... вы знаете...

– Знаю.

– Так вот, когда орут коты, это очень противно. Они дерутся, шумят.
– Капитан сделал паузу.
– Чтоб это безобразие прекратить, нужно задушить кошку. Другой способ не поможет.

Я смотрела в след удаляющейся фигуре и думала, что капитан женоненавистник. "Возможно жена злая попалась, а может психическое отклонение. Подростковая травма, например. Или случай на службе". Потом я поняла, что дело в другом: капитан изжил себя. Болезнь сына сломала его моральный хребет. Поэтому он озлобился. И это очень жаль, мужик он чувствуется неплохой. "Быть может со временем... если вылечат сына,

если дела будут идти хорошо, он опять станет бравым и справедливым капитаном. А пока это просто жалкий истерзанный отец. На которого, к тому же, Плотников вывалил свою проблему. Своё преступление".

*

Хлебникова я застала в спортивном зале.

Формою зал напоминал яйцо. Эллипс, если смотреть с точки зрения геометрии. Архитектор - большой оригинал, - хотел построить нечто необычное. Ему это удалось. В прежние времена - я размышляла об этом с удовольствием, - эту залу использовали для танцев. Балы, свечи, оркестранты во фраках, блистательные офицеры, очаровательные девушки. Кавалеры держат своих дам под руки... и никаких преград в виде углов. Сказка.

Вдоль длинной стены лежали мячи - огромные, как морские мины, с такими же усиками-ручками. Рядом упругие валики, коврики, ленты. Здесь занимались гимнастикой беременные, поняла я. У короткой стены стояли велотренажеры. Два скромных, выкрашенных серой краской и один роскошный: яркий, в оранжевую полоску. Хлебников сидел на этом велике, крутил под музыку педали - слушал плеер. От оркестра осталась только маленькая точка на паркете - след от ножки виолончели.

Я остановилась рядом, приветливо помахала. Не была уверена, что он меня слышит. Хлебников посмотрел с обиженным удивлением. Так смотрят англичане, когда вторгаются в их "прайвэси" - личное пространство. "Как англичане ездят в метро?" - этот вопрос меня всегда интересовал.

Узнав кто я, и зачем пришла, Хлебников оставил тренажер. Между делом посмотрел на часы, нахмурился. Я сделала вид, что не понимаю его намёков.

– Вам повезло, что вы меня застали. Сегодня у меня выходной. Зашел подписать бумаги. И позаниматься, пользуясь возможностью.
– Он похлопал себя по животику.
– Лишний весок появился. Пойдёмте. Я приму душ, не возражаете?
– Он накинул на шею полотенце.

Профессиональным взглядом пробежал по моей фигуре, от бёдер к груди. Выше подниматься не стал, выше ему не интересно. Я подумала, что профессия высушивает человека, "выдавливает" всё лишнее, как пасту из тюбика. "Я неплохо играю в шахматы, много знаю о кинематографе. Даже о футболе могу поддержать беседу. А он вычисляет объём моей груди, прикидывает, сколько раз я рожала и от каких беременностей".

Из душа Илья Ильич вышел розовый, распаренный и благодушный. Завернулся в халат. Ворковал бархатным баритоном:

– О чём желаете поговорить?
– Он зашел за ширму, стал переодеваться. Признаться, меня несколько смутила его бесцеремонность. "Что если ширма сейчас упадёт, и я увижу его в костюме Адама? Или он нарочно этого добивается, чтоб сэкономить время?" Хлебникова, похоже, эти вопросы не занимали вовсе. В его жизненном расписании это время было посвящено себе. Минут пять он расчёсывал волосы, внимательно рассмотрел ногти, критически осмотрел белки глаз.

– О Плотникове. Я бы хотела поговорить о Плотникове.