Все случилось летом

Вилкс Эвалд

— Почему ты говоришь это мне? Скажи Циприкису. Скажи Грузиту. Скажи начальнику.

— Ну, знаешь… Почему? Да потому, что ты моя жена. Или по-твоему, между нами должны быть секреты?

— Какой ты мелочный, раньше я не замечала… Не пустили в отпуск, и тебе уже кажется, что все кругом проныры, подхалимы… Иногда ты точно… дикарь.

— Вот как! Ну, спасибо. Жаль, не пришла пораньше, тут под окном на эту тему толковали две старухи. Бесплатный спектакль, стоило послушать. Очень даже стоило. Тогда б ты знала, что такое… дикарь. Скажи, я хоть раз за всю нашу жизнь… хоть раз ты видела меня пьяным? Дикарь! Уж ты-то

могла бы приберечь свои насмешки, и так приятели потешаются: подкаблучник, говорят, от жены ни на шаг. А теперь я пойду и напьюсь. Хватит!

Она встала, подошла к мужу, прижалась к нему. Он почувствовал, как она вздрагивала, будто в ознобе, как утирала слезы.

— Юрис, — сказала жена, немного успокоившись. — Юрис, я боюсь. Так боюсь…

— Чего ты боишься?

— Боюсь, не прожить нам долго вместе.

Она отступила к окну и повернулась к мужу спиной. Жена казалась такой беспомощной, уставшей, худые плечи ссутулились, словно от непомерной тяжести, и сама она выглядела постаревшей лет на десять. И Пуполу стало жаль ее. Но он уже одевался. Одеваясь, ждал, что жена позовет, попросит остаться, ну, хотя бы что-нибудь скажет. Но она молчала. Выходя в коридор, он оставил дверь приоткрытой, все еще надеясь услышать эти слова. Но жена молчала. Уже на лестнице он остановился, прислушался. В квартире все было тихо.

По небу, чистому, ясному, носились ласточки, душисто тянуло из садов и полей. Вечер был тихий, ветер присмирел, издалека звучали голоса, детский смех. Пупол не знал, куда ему податься, и у него было такое чувство, что вот сейчас должно произойти что-то непоправимое, и вдруг он испугался, потому что только теперь, хотя женат был третий год, только теперь он понял, как дорога ему жена, понял, что жизнь без нее будет другая и небо будет другим, и внезапно он осознал всем своим существом, что она и есть та единственная, самой судьбой, возможно, предназначенная, и что другой такой ему не встретить нигде, никогда. Захваченный врасплох своими мыслями, он повернул к беседке, решив переждать, прийти в себя, но там сидели все те же старушки, наслаждаясь предвечерним покоем и думая о чем-то своем. Взгляд Пупола остановился на той маленькой, щупленькой, которая рассказывала о дикаре, и, желая сказать ей что-нибудь приятное, он произнес:

— Прошу извинить, но я невольно подслушал почти все, что вы тут рассказали. Я живу рядом, это мое окно. У вас была трудная жизнь… Да… Нелегко прожить с таким человеком. Но былого, как говорится, не вернешь. Конечно, если б можно было начать все сначала, жизнь у вас была бы совсем другая…

Старушка вскинула на него глаза и, помолчав, сказала:

— Если б можно было начать другую жизнь… Знаете, что бы я сделала? Опять бы пошла за него. Только за него, ни за кого другого. Хороший был человек.

1966

ТРУДНЫЙ ДЕНЬ МИКИ

— Послушай, Мика, не утирай нос рукавом, для этого у тебя есть платок. Сколько раз тебе говорить? Ну, хорошо, рассказывай дальше! Значит, ты возвращался из школы…

— Не я один. Были еще Даце и Тедис. Мы вместе возвращались.

— Хорошо, вы возвращались вместе. А дальше?

— Мы пошли не по улице, а через огороды по снегу. Так ближе. И Тедис сказал: «Давайте бросаться снежками

в телеграфный столб, пусть каждый бросит десять раз, и кто больше всех попадет, тот будет чемпионом». И они бросались первыми. А я последним.

— Погоди, Мика, ты поменьше рассказывай о других и побольше о себе. Должен отец узнать, что сын натворил.

Мика опять поднес было руку к носу, но вовремя опомнился, достал из кармана платок.

— Значит, вы кидали снежки в телеграфный столб. Что было потом?

— После третьего снежка у меня рука вывернулась. Не то чтобы вывернулась, а Страшила Арк пошатнулся в сторону. Он сам наскочил на мой снежок.

— Сын, тебе прекрасно известно, что нет такого имени — Страшила Арк. Как правильно надо сказать?

— Дядя Арк.

— Ну вот.

— А дядя Арк опять был пьяный… И все его зовут Страшилой Арком!

— Почему же все? Я, например, его так не зову. Запомни, Мика, он тоже человек — такой же, как ты или я.

Мика поднял голову:

— Дядя Арк был пьяный!

— Ну и что же?

— И он своей шапкой наскочил на мой снежок. Я в него и не думал кидаться. Я целился в столб.

— Я тебе верю, Мика. Что случилось с шапкой дяди Арка?

— Шапка свалилась в снег. Дядя Арк стал ужасно ругаться. Даце с Тедисом перепугались и убежали.

— Погоди, Мика, мы же с тобой условились, что ты будешь рассказывать только про себя.

— Я тоже убежал.

— Так… А почему ты убежал?

— Я испугался Страшилы Арка… дяди Арка.

— Почему ты его испугался?

Мика громко высморкался и сказал:

— Дядя Арк кричал, что он сейчас нас поймает и слопает, как сардельки.

— Хм… Хорошо, Мика, мне все ясно. Сейчас ты скоренько надевай пальто и, пока еще не стемнело, сходи к дяде Арку, попроси прощения. Скажи, что ты сожалеешь о случившемся и просишь тебя извинить.

По щекам Мики покатились слезы.

— Мне же некогда. Я должен перемыть посуду, — сказал он, всхлипывая.

— Ничего, на этот раз посуду вымою я.

— И еще мне стихи надо выучить. Только три раза успел прочитать. Вдруг меня завтра вызовут и я получу двойку?

— Что же, очень плохо. Но будет еще хуже, если ты не сходишь к дяде Арку. Так что, пожалуйста, не канителься, иди!

Мика вытер слезы и стал одеваться, втайне надеясь, что отец передумает, позовет его обратно. Надел башмаки. Надел пальто. Разыскал шапку. Отец, казалось, позабыл о нем. Взяв со стола газету, он прилег на диван. Мика повертелся перед диваном, в последний раз высморкал нос и, сам того не заметив, очутился на лестнице.

Медленно поплелся он с третьего этажа вниз, насилу сдерживая рыдания и раздумывая о том, что ему теперь делать. Если бы Арк жил где-нибудь далеко, можно было дорогой что-то придумать, а тут рукой подать, и сам не заметишь, как дотопаешь, в голове же по-прежнему пустота, наскоро ничего не придумаешь.

На лестничной клетке второго этажа он разглядел нацарапанную на стене надпись, которой не заметил, возвращаясь из школы. «Мика дурак», — так там было написано. Первое слово он стер рукавом, а вместо него кусочком штукатурки, подобранным тут же, написал: «Даце». Теперь получилось: «Даце дурак». Когда Мика прочел новую надпись, у него немного отлегло от сердца. Он знал, что это проделки Даце, девчонки с четвертого этажа. Пусть теперь узнает, кто настоящий дурак.