Все, способные держать оружие… Штурмфогель (сборник)

Лазарчук Андрей Геннадьевич

Низкий рев тяжелых турбин вошел в меня через колени и кончики пальцев, и только потом я его услышал. Самолеты были уже, наверное, над восточными пригородами. В небе проплыли медленные метеоры, оставляя за собой бледные облачка: ракеты «Лена» сыпали осветительное конфетти. Пройдет несколько секунд… По облачкам пробежали искры, и вспыхнул синеватый сварочный свет. На небе начерталась раскаленная решетка. Я приподнял ноктоскоп: режуще-сиреневый свет заливал все, было светлее, чем у воды в солнечный полдень, но от отсутствия теней, от двухмерности, беспространственности мира затошнило, и я поторопился отгородиться щитком ноктоскопа от призрачного города. Да уж, рисуемая ноктоскопом штриховая,

без полутонов, картина мира была куда реальнее, чем сама реальность в этом новом свете…

Солдаты внизу, «поймавшие зайчиков», еще минут десять будут дезориентированы. Егерям этого хватит.

Первая волна самолетов вышла в зенит. Клянусь, даже я, дослужившийся до второго офицерского чина, прошедший от и почти до Тувинскую экспедицию, совершивший более тысячи десантирований, учебных и боевых, присутствовавший по долгу дальнейшей службы на многих маневрах и прочих подобных мероприятиях, – даже я никогда не видел, как десантируется целая егерская армия. На фоне блестящего, как фольга, неба проплывали размытые светом силуэты «Добрынь», и из распахнутых люков сыпались вниз черные, как маковые зерна, фигурки, быстро вырастая в размерах; иногда, при каком-то особом падении света, над их головами вспыхивал бледный круг – как очень большой нимб. Лишь над самой землей срабатывали двигатели, рисуя бенгальское колесо, и лопасти ротора подхватывали солдата и плавно опускали его на землю. Над головами уже опустившихся метались «горбатые» прапорщики, готовые прикрыть в случае внезапного огня. Через прицел релихта, дав полное увеличение, я видел, как егеря бежали по летному полю, а мимо меня – рукой подать – уже заходили на полосу «Добрыни» второй волны. Они не садились, они только проходили над полосой и взмывали, облегченные, круто вверх, а за ними на поле оставались, раскатываясь, как мячики, «Барсы» на воздушной подушке, мчались куда-то, поводя тонкими стволами своих универсалок. Далеко, где-то в районе Кунцева, взорвалось что-то большое. Потом там же – еще и еще раз. Поднялось пламя. Похоже, горел бензин. «Добрыни» уходили, но воздух не пустел окончательно: на малой скорости и небольшой высоте кругами ходили разлапистые двухфюзеляжные «сапсаны» – машины смешные с виду, но страшные в деле.

Десантный танк на воздушной подушке «Барс» (Сибирь)

Штурмовик Сикорский С-37 «Сапсан» (Сибирь)

Позади меня – крыша мешала увидеть откуда – донеслись пушечные очереди, и в небо потянулись трассирующие струи. В ответ грянуло несколько ракетных залпов – стрельба оборвалась. По-моему, это была единственная попытка отпора.

Выброска десанта длилась одиннадцать минут. Не было потеряно ни одного самолета.

Через прицел я бегло осмотрел ближайшие улицы. Тройками и пятерками сновали егеря. На бульваре перед «Гамбургом» уже строили в шеренгу обезоруженных солдат Рейха. Никто не сопротивлялся. Небо понемногу меркло. «Сапсаны» иногда добавляли одну-две «Лены», но это было уже не то… Вторжение состоялось.

С чем вас и поздравляем, господа…

Я нацепил «горб», встал. Керосина оставалось на семь минут полета. Запустил турбину и шагнул с крыши. Перелетел реку – подумал еще: может быть, над водой? – нет, решил срезать угол. На бреющем, почти касаясь крыш, полетел над старыми кварталами. Надеюсь, Феликс не такой идиот, чтобы ждать меня…

Удар

был медленный, с оттяжкой: ниже колен ноги обожгло огнем, все опрокинулось и рванулось навстречу, наверное, я зацепился за какой-то провод или за антенну – грудью ударился обо что-то еще, невидимое, и удар этот был так силен, что лопнул узел крепления, «горб» покинул меня, и я повалился вниз, без опоры, но и без страха, с холодным неодолимым любопытством, это уже было, недавно, только что – и тут мне показалось, что растрескался экран ноктоскопа, но нет – это переплетенные ветви дерева, в них-то я и вломился с треском не знаю чего, не было ни малейшей боли, не было вообще ощущения тела, падала чужая ненужная кукла, падала, падала – запах горящей кошмы! – удар спиной, затылком, меня впечатало в матушку-землю, как холодный штемпель в расплавленный сургуч…

Год 2002

Михаил

28.04. 13 час. 50 мин. Константинополь, собор Спаса на Хоре

День был особый: Пасха и траур одновременно. При моей прискорбной ненабожности переживать длительные требы сложно. Поэтому я просто постарался отключиться. Способ для этого я выбрал не самый лучший: вспоминать, что забыл сделать или сделал неправильно. Не дозвонился до отца; видимо, проявил недостаточно упорства. Не заявил в полицию о краже лодки; просто было не до того. Не позвонил матери; пришлось бы врать, а не хочется. И… что-то еще.

Мерзкое чувство: будто застрявшая в горле тонкая рыбья косточка.

Я еще раз пролистал два последних дня: в обратном направлении. Но больше ничего серьезного не вспомнил. Наверное, просто реакция на то, что я ни черта не понимаю в том, что происходит…

Я повторил это еще раз: ничего не понимаю. Ничего не…

А почему, собственно? Что такого неожиданного и необъяснимого происходит? Ничего…

Тем не менее я откуда-то знал: все происходящее не имеет никакого рационального объяснения.

Это я начитался Петьки.

Так вот, наверное, что я забыл: поискать его по-настоящему. Елочки зеленые, ведь я вообще его не искал! Я будто бы забыл о нем… хотя на самом деле – не забыл. Но при этом – ни малейшей попытки…

Да, я иногда веду себя странно. Даже очень странно. Но ведь не настолько же!

Морок. Наваждение. Отвод глаз. Сейчас, думая о Петьке, я испытывал некое… томление? Желание переключиться на что-то другое?

Как будто пытался удержаться на маленьком, но очень скользком ледяном бугорке…

Запах воска и ладана становился все сильнее: будто я силился вспомнить что-то с ними связанное. Но потом тупо застучало в висках, что-то тяжелое и холодное просунулось и стало скапливаться позади глаз, я смежил веки: резь.

Недосып. Дым.

Ничего. Скоро все кончится.

Голова и глаза болели так, что из собора я выходил слегка в тумане. Однако, судя по всему, никаких глупостей я не совершил. Один из телохранителей, Алексей, шел впереди, осторожно прокладывая путь, второй, Василий, – прикрывал сзади. Все было чинно. В дверях нас пропустил, посторонившись, Валерий Михайлович. В руке его был зажат серый бумажный конверт – в таких бросают в кружку пожертвования.

Значит, все готово…

Первая операция была простейшей: мы садились в машину, и в этот момент в нее стукался – так, чуть-чуть – грузовичок для уборки улиц. Меня выхватывали из машины и уводили под прикрытием в отель «Привал». Все это должно было происходить под прицелом минимум трех видеокамер: городского канала, «Европы» и «Веры»: репортеры подкарауливают известных персон, которым в такой день миновать собор непросто. А в отеле телохранители пару раз обратятся ко мне: «Ваше высочество…»