Всеблагое электричество
Шрифт:
Крепыш вперил в меня взгляд темных глаз.
— И это все?
Я не стал запираться и ответил предельно честно:
— Мне поручено отыскать кое-какие бумаги, которые хранились в одной из ячеек. Полицию я не хочу привлекать и по этой причине тоже.
— Ясно, — усмехнулся Рамон Миро. — Предлагаете ограбить грабителей?
— Почему нет? Вам ведь не впервой преступать закон?
Черноволосый крепыш посмотрел на своих подручных и уверять меня в своей незапятнанной репутации не стал. Его красноватое и скуластое лицо приняло задумчивое выражение.
—
— Пополам.
Рамон лишь рассмеялся и разгладил усы.
— С меня люди, транспорт, оружие — и пополам? Не пойдет. Вам, синьор Маркес, главное — отыскать бумаги, вы в любом случае внакладе не останетесь, а со мной далеко не все так очевидно. Половина от непонятно чего — это смехотворно мало.
— Чего ты хочешь?
— Три четверти.
— Сколько?!
— Три четверти от непонятно чего, — повторил Рамон Миро. — Иначе ищите других дурачков.
Я с сомнением посмотрел на крепыша, потом кивнул.
— Но с тебя наводка по делу «Готлиб Бакхарт».
Рамон протянул мне руку.
— Идет.
Я ответил на крепкое рукопожатие и предупредил:
— Не стоит пытаться меня надуть.
— Честность — лучшая политика, — с ухмылкой ответил крепыш.
Честность? Ну да…
У меня возникли сомнения, не свалял ли я дурака, привлекая к столь серьезному делу совершенно незнакомого человека, но… А был ли выбор?
Не было. Выбора у меня не было.
Я вручил Рамону Миро паспорта, после этого мы погрузились в паровую коляску и поехали в фотосалон.
— «Прекрасное мгновение»! — указал я на дверь заведения, когда экипаж остановился на углу. — Только не маячьте здесь особо. Анархисты будут настороже. Вы не должны их спугнуть.
— Да уж разберемся! — отмахнулся от моих советов Миро. — Фотограф всегда работает допоздна?
Окна салона и в самом деле еще светились, и меня это обстоятельство изрядно встревожило.
— Ждите здесь, — сказал я, а только шагнул от коляски, как распахнулась дверь и ночную темень распорол вырвавшийся из помещения свет. На улицу вышла миловидная девушка — одна из тех, что позировала фотографу в обнаженном виде, — и я прикоснулся пальцами к козырьку кепки. — Мадемуазель!
Красотка улыбнулась в ответ и под звонкий перестук каблучков скрылась в темноте, а я вновь распахнул захлопнутую мощной пружиной дверь и с некоторой даже опаской заглянул внутрь, но фотограф не стал хвататься за оружие и лишь скорчил недовольную мину.
— Опять вы?
В помещении ощутимо пахло духами и настойкой валерианы; в остальном же все осталось, как и в первый мой визит сюда.
— За паспортами не приходили?
— Нет! Сказал же — завтра!
— Когда придут, выставь на улицу рекламный щит. Это будет сигналом для моего человека. Он принесет паспорта.
— Не доверяете?
— Не люблю неожиданностей. А ты?
Фотограф после недолгой паузы кивнул в знак согласия.
— Не люблю.
— Сделай все правильно — и тебя больше никто не побеспокоит, — сказал я и вышел за дверь со слабой надеждой,
С очень-очень слабой надеждой, если начистоту…
Часть девятая
1
В дом Альберта Брандта я возвращался с тяжелым сердцем. Ничего хорошего меня там не ждало, знал это наверняка. Пусть наука и сильнее магии, но калечить всегда несравненно легче, нежели лечить. Малефики если в чем-то и преуспели, так это в проклятиях, а доктор Ларсен вовсе не входил в число медицинских светил.
Он был не в силах исцелить Софи. И осознание этого давило похуже могильной плиты. Будто я вновь пытался выбраться из реки, но цепь с неподъемным якорем захлестнулась вокруг ноги и тянула на самое дно. В холод и тьму. В забытье и безвременье.
На узеньких улочках Нового Вавилона мне категорически не хватало воздуха. Город давил стенами домов и старинными башнями, не давал расправить крылья, как попавшей в ловчую сеть птице. Хотелось бросить все и забраться на крышу, взглянуть на небо и вздохнуть полной грудью, но я не мог подвести Софи. Я был нужен ей.
Я ей, а она — мне. Это и называется семья.
Семейные узы — якорь, но они же и волнорез, который не дает натиску стихии разорвать сознание и разметать его в прах. Сбежать, стать кем-то иным, позабыть о прошлой жизни — нет, я не пойду на это ни за что и никогда. Это даже хуже, чем смерть. Много-много хуже.
Такие вот невеселые раздумья обуревали меня, когда я подходил к дому Альберта Брандта. Там, несмотря на поздний час, еще не спали; на втором этаже светились окна, и это заставило нервно дрогнуть сердце.
Неужели Софи стало хуже?
Но нет — открывший на стук поэт вовсе не выглядел расстроенным. Он был растрепан и слегка пьян, но никак не убит горем.
— Жан-Пьер! — расплылся Альберт при виде меня в широкой улыбке. — Этот ваш доктор Ларсен настоящий кудесник! Софи очнулась!
— В самом деле? — не поверил я собственным ушам и поспешно взбежал на второй этаж.
— Подожди! — крикнул вдогонку поэт. — У нее сейчас доктор!
Но я и не подумал остановиться, разве что не распахнул дверь настежь, а слегка приоткрыл ее и осторожно протиснулся в спальню. Софи лежала на кровати, рядом с которой доктор Ларсен установил странную конструкцию: треножник с перевернутой стеклянной бутылью. Длинная резиновая трубка соединяла ту с воткнутой в вену кузины иглой.
В лицо Софи вернулись краски, она больше не выглядела столь пугающе бледной и осунувшейся, как раньше.
— Не помешаю? — негромко спросил я.
— Тише! — раздраженно шикнул в ответ Ларсен. — Госпоже Робер нужен полный покой.
— Пусть останется! — потребовала Софи, не открывая глаз.
Я опустился в кресло и спросил:
— Как ты?
— Голова кружится, — ответила кузина и замолчала.
Вслед за мной в дверь заглянул Альберт, но он лишь запустил пальцы в русые волосы, взъерошил их и сказал: