Всего лишь измена
Шрифт:
Может быть, нужно забрать что-то важное? Что, например? Какой-то подарок от бывшего, припрятанный в дальнем шкафу. В любом случае то, что я видеть не должен! И мне ещё больше охота взбежать по ступеням и постучать в её дверь.
Было время, когда мы ругались ещё на заре, Вита всегда уходила сюда. Если в этот момент никто не жил здесь. А даже если и жил, всё равно уходила. Приезжала сюда и стояла вот так, как и я сейчас, глядя на окна квартир. И, наверное, думала не обо мне. О Никите!
При одной только мысли о нём, меня настигает предчувствие.
И, как по сценарию, мимо ворот проезжает большой тёмный джип. Мне даже приходится сделать вид, что я читаю что-то на доске объявлений, отвернуться к дороге спиной. Джип паркуется так, не въезжая во двор. И водитель, оставив сидение, быстро выходит. Пассажирская дверь открывается, выпуская наружу… его. Богачёва Никиту! Я боковым зрением вижу, как, минуя калитку, он входит во двор. Как бросает охраннику что-то и тот пропускает.
Я смотрю ему в спину рассеянно. Я ещё не связал в уме ниточки. И оба конца продолжают лежать, очень близко друг к другу. Но вот он заходит в подъезд и узелок сам собой получается. Вита. И он. В той квартире. Одни.
Какое-то время стою, обхватив прутья тёмной решётки. Как заключённый, который глядит из тюрьмы. Но только свобода моя, она здесь! А они по ту сторону. Оба. А я? Что же будет со мной?
Я лбом прижимаюсь к металлу. Он холодный и это слегка отрезвляет меня. Я должен пойти туда сам и расставить все точки над «й». Прямо сейчас! Только ноги мои и не думают делать шаги. Они приросли к этой плитке. Стоят и стоят…
Я боюсь. И боюсь признаваться себе, что боюсь. Но чего? Что нажму на звонок, а они не откроют. Что прикрою ладонью глазок. Буду долго стоять, пока кто-то из вредных соседей не выйдет, не спросит:
— Вы кто?
Я отвечу:
— А кто живёт в этой квартире?
Мне скажут:
— В последнее время никто не живёт.
И я вынужден буду уйти. Но прижав ухо к двери напоследок, услышу внутри шевеление и голоса. Один женский, другой, очевидно — мужской.
Или того хуже! Вита откроет в халатике, наброшенном на голове тело. Придержит его, чтоб не сполз. Поглядит виновато, и скажет:
— Ну, Кось, раз ты здесь…
А что будет дальше, мой мозг не желает озвучивать. Снова боится. Я — трус! Я не хочу даже думать, что Вита признается в том, что бросает меня…
И поэтому я продолжаю стоять. И решётка забора мне служит последней опорой. Я буду стоять здесь до тех пор, пока они оба не выйдут наружу. Пока не увижу её, не уйду!
Помню, как был там, на этой квартире, уже после всего. В первый раз. Мы тогда уже были женаты. А Витка хотела продать эту часть своей жизни. И почему я тогда не позволил? Вложили бы деньги в другое жильё. Завели депозит. А теперь… Это «гнёздышко» станет их тайным убежищем. Их, с Богачёвым. Они раньше трахались там, и теперь будут трахаться. Только тогда не свободен был он. А теперь она замужем.
Я побывал у него на страничке в социальных сетях. Там нет статуса. Как и нет фотографий жены
Кто-то скребётся мне в спину:
— Милок, поможи! — слышу старческий голос.
Бабуля, за сотню на вид, тянет руку с бумажкой. Я щурюсь, пытаясь понять, чего она ждёт от меня.
— Прочитай! А то мне у аптеки дали лекарство, написали, как пользовать, а я ни пойму, шось тут написано?
Я хватаю листок. Крючковатые пальцы старухи вцепляются в куртку. Вот уж и впрямь говорят, старость не радость. Пытаюсь прочесть письмена.
— Втирать перед сном, — говорю.
— Ась? Стирать за углом? — восклицает старушка. Я понимаю, что она ещё и глуховата. Пожалуй, всё, что старость у неё не смогла отобрать — это голос. Им она управляется с лёгкостью. Горланит так, что в ушах дребезжит.
— В! Вэ! — повторяю погромче, — Втирать в кожу!
— Сдирать кожу? — глаза у неё округляются. Хрусталик в одном из них мутный. Немудрено, что она видит плохо. Отцу заменили недавно. Теперь он, как филин, глазастый. Но в таком позднем возрасте, видимо, трудно менять…
— Втирать! — я склоняюсь почти к её уху, — Втирать в кожу! — вожу пальцем по руке, демонстрируя всем своим видом, что я имею ввиду.
Она хмурится, отчего без того испещрённое морщинами личико, превращается в гузку.
— Мазать! — наконец нахожу подходящий синоним.
— Ааааа! Маааазаать? — нараспев уточняет она.
— Да, да! — тороплюсь подтвердить.
— Ой, спасибо тебе, милок! Дай Бог здоровьица! — крючковатые пальцы сжимают запястье. Но, прежде чем отпустить, она вынимает ещё один лист из кармана, — От тутось ещё расшифроука анализов? Почитай мне, будь добр!
Я возвращаюсь домой через час. Антоха встречает отчётом:
— С Капустиным погулял, ужин съел. Где вас носит?
— Я был на работе, потом… кое-какие дела в институте доделывал. А мама, — тут я теряюсь, — Наверное, тоже работает. Сказала, что после заедет к бабуле. Привезёт что-нибудь.
Сыну, кажется, всё равно. Лишь бы скорее закрыться внутри своей спальни. «Конура», как я называю её. Где он волен быть кем угодно. Танкистом, воителем, бетменом, Рембо. Но только не Тохой Шумиловым. Ибо последний лишён сверхспособностей. Кроме одной! Не спать до полуночи.
Я закрываюсь в своём кабинете. Капустин уже тут как тут. Он не может один! А Антоха его не пускает в свою «конуру», так как тот отвлекает его от компьютерных игрищ.
За окном уже сумерки. Где же она? Я сжимаю смартфон. Позвонить, или нет? Пусть ещё «пообщается». Можно подумать, они там действительно просто общаются? Предаются былой ностальгии за чашечкой чая. Ага! В голове у меня совершенно другая картина…
Вита голая. Стонет под ним. И впивается пальцами в крепкие плечи.
— Никита, Никитушка, — шепчет она.