Всего одна жизнь
Шрифт:
Смотри-ка, там уже полным ходом идет снаряжение!
— Сколько халатов? — повторяю я и смотрю на Петра.
Он показывает два, потом три, потом четыре пальца.
— Четыре, — говорю я Нине.
— Хорошо. — И вешает трубку. Об инструментах ни слова. Значит, знает, на что собирать.
— Четыре? — говорю я Петру Васильевичу. — Тут и МИ-2 не хватит.
— Возьми Антонину, — предлагает Петр, не отвечая на мой скрытый вопрос.
— Это еще зачем?
— Мало ли… Она хорошо наркоз дает.
— Вот и пусть остается. Может понадобится. Если вы такой добрый, дайте Валерия Кемалыча.
Петр Васильевич хмыкает.
— Ожил, суслик…
— Так что там все-таки случилось? — спрашиваю я и с затаенным страхом думаю: неужели опять какая-нибудь травма?
— Звонили из комбината. По селектору им передали из Столбовухи, что фельдшер просила срочно прислать на лесоучасток хирурга на «острый живот».
— Ясно, — с облегчением говорю я.
— Вот и отлично. Поезжай. Два врача и фельдшер — справитесь.
— Вертолет ждет на аэродроме?
Петр Васильевич опять с интересом смотрит на меня:
— Нет, в собачнике.
Я начинаю смеяться. Мне как-то сразу становится легко.
— Возьми немного крови, — советует Петр. — Если что-нибудь сложное, не торопись уезжать. И вообще не торопись…
Что он хотел этим сказать?..
Я разыскиваю Кемалыча (он, конечно, счастлив), проверяю, как идут сборы в операционной, договариваюсь насчет машины до аэродрома, а затем снова возвращаюсь в ординаторскую. Петр Васильевич по-прежнему сидит и курит.
— Через пять минут отправляемся, — докладываю я. Он кивает.
— Но почему так срочно? — вдруг удивляюсь я. — И почему тогда не областная санавиация?
— Но ты же рад?
— Да.
— А остальное от бога.
Вот чертов старик! Любит потемнить.
— А все же?
— Поезжай. Девчонка просила как можно скорее.
— Какая девчонка?
— Фельдшер.
Под окном останавливается наша санитарная машина. Нина и Кемалыч грузят в нее сверкающие под солнцем никелированные биксы.
— Ну, я пошел, — говорю я и протягиваю Петру Васильевичу руку.
Он встает:
— Ни пуха…
— К черту!
— А о том не думай. Все будет в порядке. Я говорил с прокурорам. Делу не будет дан ход до заключения областной экспертизы. Но ты же знаешь, что там эмболия? — Он не выпускает моей руки.
— Да…
Петр слегка отталкивает мою руку, и я ухожу.
На аэродроме вертолет совсем не ждет нас, а только разгружается. Причем очень медленно, так как занят этим один лишь пилот, молодой парень с льняными волосами. Когда позвонили из горкома, чтобы немедленно доставили хирургов с их снаряжением на дальний лесоучасток, вертолет был уже готов к взлету с грузами для группы геологов, заброшенных двумя рейсами с утра к горному кряжу.
Мы с Валерой и шофер нашего «газика» подключаемся к разгрузке, а вскоре к нам присоединяются начальник аэропорта и радист Вася. Тут уж дело пошло быстро, и мы живо выкидали и стащили в коридор деревянного аэровокзала запарафинированные ящики и брезентовые мешки геологов.
— Я знаю этот лесоучасток, — говорит начальник аэропорта, помогая нам загружать вертолет блестящими биксами с инструментом и стерильным материалом. — Красивейшее место! — Раньше он сам летал здесь много лет, говорят, еще на первом самолете, появившемся в этих краях. Туда с апреля до июня ни на чем не доберешься. Только разве вертолетом. Вьючные тропы, поди, тоже размыло талыми водами.
— Фельдшер-то все-таки добралась из Столбовухи, — заметил Кемалыч.
— Да-а… — удивленно протянул начальник аэропорта.
Толя, так зовут вертолетчика, заводит свою трескучую маленькую машину. Действительно, МИ-1. Пионер
Толя производит впечатление очень серьезного и даже угрюмого парня, несмотря на свою совсем еще мальчишескую внешность. Но совершенно ясно, что неожиданное задание ему по душе. Конечно, это тебе не скучная переброска грузов в базовый лагерь новой экспедиции. «Спасаловка» — серьезное дело.
Лопасти вертолета вертятся все быстрее, машина вздрагивает, трава вокруг испуганно жмется к земле. Мотор немилосердно трещит. И вот стремительно, как-то боком, машина взмывает в небо. Толя проверяет связь с аэропортом. Снимает ларингофон.
— Не вставать! Не курить! — кричит он, не глядя на нас. Очень серьезный парень.
— Ясно! — ору я в ответ.
— Что? — наушники мешают ему. Громадные черные блюдца наушников на маленьком сосредоточенном лице — довольно потешно.
Толя углубляется в изучение карты под слюдой планшета, развернутого на колене. Я сижу рядом, в таком же, как у пилота, кресле. Кемалыч же примостился сзади бреди наших биксов и каких-то металлических ящиков. Кабина вертолета — как стеклянный бочонок со стальным полом. В ней голубое небо и солнце, а прямо под ногами яркая зелень земли. Пестрое стадо городских построек исчезает за лесистым гребнем. Большая причудливая тень вертолета мчится по верхушкам деревьев, ныряет в долины горных речушек, стремительно спускается по склонам и так же стремительно взбирается на них. Машина идет на небольшой высоте, переплывая по невидимым воздушным волнам через невысокие горы. Можно разглядеть каждый улей на залитой солнцем пасеке, и пасечника в вылинявшей гимнастерке, смотрящего на нас, и маленькую девчушку в белом платьице. Вода в ведре бросает пронзительного солнечного зайца. Потом тень вертолета пробегает по рудничному поселку и взбирается на более высокие горы, где среди леса возвышаются кое-где мощные скальные стенки с прицепившимися к ним грязными лоскутками снегов.
Толя пристраивает ларингофон к шее.
— Заря, Заря, я Сокол… Столбовуху оставили слева, но речек здесь тьма…
Действительно, весь район там, внизу, исчерчен горными речушками. На карте, в которую я заглядываю из-под Толиной руки, их значительно меньше. Время таяния снегов. В это время любой ручей превращается в реку.
— Кто-нибудь из вас бывал на Черной речке? — бесстрастно спрашивает Толя.
Ни я, ни Кемалыч там не бывали. Но, по-моему, это не имеет значения. Все речки в этом сосновом раю удивительно похожи одна на другую. И горы, как это всегда бывает с незнакомыми горами, тоже удивительно одинаковые. Но Черная речка, которой интересуется Толя, судя по карте, должна быть где-то здесь, совсем под нами. В очередной долине, на берегу очередной речушки появляется одинокий бревенчатый дом под блестящей оцинкованной крышей. Наверное, леснический. У дома аккуратный огород и несколько ульев, а на самом берегу, чуть в стороне от усадьбы, сидит рыболов в шляпе цвета летней пыли.
— Сядем и разузнаем, — решает Толя. Он поворачивает ко мне лицо впервые за весь полет и кричит: — Пролетаем до вечера. Помрет больной…
Я согласно киваю, хотя навряд ли это имеет дли него значение. Вертолет снижается и зависает над маленькой полянкой рядом с домом, пронзительно желтой от густо растущих на ней одуванчиков. Нелегко, наверное, посадить машину на этот пятак ровной свободной земли между огородом и речушкой. А потом ведь еще нужно взлететь!.. Тайга тесно обступила поляну, тяжело качает хвойными лапами. Словно молча предостерегает.