Вся моя жизнь: стихотворения, воспоминания об отце

Ратгауз Татьяна Даниловна

ПОСВЯЩЕНИЕ(Моей матери)

Был странным сумраком пронизан, Как сквозняком осенним, дом, И страх, стекая по карнизам, За серым исходил стеклом. И только лиц знакомых пятна Мне улыбались, уходя, Шепча обрывки слов, невнятных В тревожном шорохе дождя. И я сказала плача: — Мама, Не уходи; мне долго ждать. — Поникли тени в тусклых рамах, И маятник метнулся вспять. А этим утром — исцеленье От темных тягостных утрат. На окнах розовые тени Стадами солнечных ягнят. А

в горле песенка простая: Ты не ушла. И птичья трель. И белым голубем слетает Письмо на смятую постель. (Рига, сентябрь 1936 «Меч». 26.VI.1938)

Памяти моего отца

Ты ушел. Не откроются двери. Тих и темен последний твой дом. Неизведанных верст не измерить. Не поведать о самом больном. Не мечтать о немыслимой встрече И принять неизбежность разлук. Я не плачу. Не ляжет на плечи Тень усталых и ласковых рук. Но как сон к моему изголовью Ты подходишь, по-новому тих, И своею огромной любовью Согреваешь как солнце мой стих.

«В халате белом. Глаз не отвести…»

В халате белом. Глаз не отвести От рук, или от губ — не все равно ли? — (И для меня настанет этот час.) Не крикнуть, в холоде спокойных глаз Читая приговор, незыблемый — до боли — Все мысли преградив и все пути. А эта комната (палата, кабинет)… По-старому удушлив здесь порядок; Как будто все — как было на земле. Все так же воробьи судачат о тепле; (Как странно: больше воробьев не надо! Тепла и неба тоже больше нет.) О, боль, о, удивленье без границ: И я? Я — тоже? Тоже? — Неужели? И жалости неистовый прилив — К себе, к земле; но, руки опустив (Они, как сердце, сразу опустели), Все вдруг понять и пасть покорно ниц. (1.5.1938. Рига)

ВЕСЕННЯЯ ТРЕВОГА

Как от берега, мысли отчалили, Я в тревоге осталась одна. Только ветер дышал опечаленно В дождевую завесу окна. Это — Муза Далекого Странствия Покидала взволнованный дом. Пробуждала заглохшие станции — Как свирелью — томящим свистком. Отправлялась в далекое плаванье, Под томительный шепот весны, Покидая угарные гавани, Оставляя тревоги и сны. И, меня заразившая песнею, С первой птицей звенела она, — Что на свете всех весен чудеснее, Голубая земная весна.

Шестнадцатилетний

Жизнь распахнула дверь. Ты вышла на порог. Как много пред тобой раскинулось дорог! Как много времени в твоем большом краю. Неси, как знамя, молодость свою! Звенит душа и в двери льется свет. Жизнь хороша. — Тебе шестнадцать лет.

К молодости («Мы об руку прошли кусок пути…»)

Мы об руку прошли кусок пути. Теперь — недолго. Близок перекресток Дай мудрость мне великую найти, Чтобы проститься благостно и просто. Так в день какой-нибудь в последний раз В зеркальной глуби — может быть, весною, — Ты улыбнешься и уйдешь из глаз, Покинешь мир, пронизанный тобою. И жизни ход, суровый и простой, Вдруг станет ясен в суете весенней, А ты уже проходишь стороной, Как — из лесу — неведомое пенье. Все так же рьян старинный соловей, И под луной светла твоя дорога, Но не теплей от песенки твоей, Что жизни, может быть, еще осталось много.

Тебе,

Латгалия («Каждый миг сохраню…»)

Каждый миг сохраню — улыбаясь сквозь слезы, — Эта радость — как память — навеки со мной! По болоту шутя разбежались березы, Мочат белые ножки в траве росяной. Где дорога полынью и липами дышит Над взволнованным шелком текучего льна, Вечерами — щекой опираясь на крышу — Улыбается лежа большая луна. Все запомню: и прялки старинной жужжанье, И над тропками ведер размеренный скрип, И в свежеющих тучах зарниц полыханье, И за ивами — озера синий изгиб… Потому что последнюю молодость жарко Я с пахучим снопом обнимаю в полях, Потому что совсем небывалым подарком Стала здесь для меня золотая земля.

Лето («Охмелевшая летом, улыбкой встречает земля…»)

Охмелевшая летом, улыбкой встречает земля Крыльев белых размах и глухой говорок с голубятен… Это детство вернулось и звонко кричит на полях, И смеется над окнами ворохом солнечных пятен. На лугах наша радость большими цветами цветет. И сплетается трелями птичье и девичье пенье. Утонувшие в сини озерных колдующих вод, Мы, под шепот берез, принимаем второе крещенье. Слаще меда дурманного — дым золотистый ржаной. Мы — как к жизни утерянной — к светлому краю причалим, И приемлем, как чудо, прекрасный подарок земной: Эту радость земли и простые земные печали. 1939

Урожай

Запутался серп в растрепавшихся тучах, Веселый и алый как мак. Неведомый всадник на западной круче На небе замедлил свой шаг. Еще утомленные солнцем и зноем, Стада под холмом залегли, Но вот уж свежеет дыханье большое Прекрасной усталой земли. В незыблемом зеркале тонут в озерах Лиловой грядой облака. Пахучая свежесть плывет с косогора От бархатной тени леска. Душа отдыхает от тяжкого груза — Легка и звонка, и пуста, И вечер целует воскресшую Музу В согретые солнцем уста.

Счастье

Ласточка болтает под окошком. Скоро вечер. Все бледней восток. Сыплется серебряным горошком В тихой сини легкий говорок. Льется прялки песенка простая. Вьется ветер из-под низких крыш. Я душою жадной собираю Эту нескудеющую тишь. Ветерок душистый водит сонно Золотой гребенкой по холму. Тихо шевельнулся мой ребенок, Прикоснулся к сердцу моему.

«Как ни странно: где-то есть еще Париж…»

Как ни странно: где-то есть еще Париж И где-то океан качает пароходы… А ты на избы низкие глядишь, Под тающим закатным небосводом. Несешь в охапке ты полынь и лебеду, И в горле у тебя звенит веселье, Теленок у тебя на поводу, И маленькие ноги огрубели. Идешь, а за спиною шепчет лес, И все смуглее под загаром кожа, И все-таки на сказочных принцесс Ты, как сестренка младшая, похожа. Звенит в подойке струйкой молоко, И пахнет вечер яблоком и мятой. Телега где-то едет далеко, За чащей леса, темной и мохнатой. Вот весь твой мир. Ты радостно глядишь На озера синеющую воду. А где-то есть еще и Вена, и Париж, И океан качает пароходы.