Второе пришествие
Шрифт:
Но Введенского вся эта разношерстная толпа сейчас не слишком сильно интересовала, его внимание было преимущественно сосредоточено на небольшой группе. Она стояла тихо, почти никто внутри нее не общался друг с другом.
Введенский стал считать их по головам и убедился, что на этот раз пришли все. Значит, Иисусу все же удалось убедить всех своих соратников приехать сюда. А ведь часть из них крайне негативно отнеслась к намерению епископа Антония провозгласить реформацию.
Введенский приехал к Иисусу и апостолам, чтобы рассказал им о намерении епископа Антония. И столкнулся с самой настоящей обструкцией. Поднялся такой гвалт, какой Введенский не слышал здесь еще ни разу. Громче всех возмущался апостол Петр. "Это разрушение всех устоев, ликвидация всего нашего дела, такое нельзя допустить! Ты должен вмешаться".
Введенский поймал себя на том, что если и не жалеет Иисуса, то уж точно сочувствует Ему. Хотя это выглядит абсолютно невероятно; смертный сочувствует Богу. Такое еще совсем недавно невозможно было вообразить. И, тем не менее, это так. Насколько же все-таки наши представления далеки от истинности, как же сильно мы заблуждаемся едва ли не обо всем на свете.
Страстное восклицание Петра выбила искру из апостолов, между ними завязался оживленный спор, в котором Иисус снова не принимал участие. Он слушал молча, только переводил свой взор с одного на другого. Внезапно Он поднял руку и все тут же замолкли.
– Мы в полном составе отправимся на акцию епископа Антония. Мы будем только наблюдать за происходящим, всякое вмешательство с нашей стороны исключается. Я хочу, чтобы вы все это себе уяснили. Происходят исторические важные события, и мы не можем пройти мимо них. Тем более, выступить против. С нашей стороны это было бы большой ошибкой. Пусть жизнь сама рассудит, что должно происходить дальше. Поверьте, в ней больше мудрости, чем у всех у нас вместе. Я знаю, что говорю.
Больше на эту тему никто, по крайней мере, вслух не произнес ни слова, но Введенский далеко не был уверен, что краткая речь Учителя примирила всех с предстоящими событиями. По лицам некоторых апостолов он видел, насколько они всем этим недовольны. Но выражать открыто свои чувства после столь решительного Его выступления никто не осмелился. Но как долго продлится это смирение, попытался прикинуть Введенский? И не нашел ответа. Выказывание покорности - это совсем не примирение.
Иисус пошел их провожать.
– Вы видели, какие бурные чувства вызвали предстоящие события, - проговорил Иисус.
– Если я бы их не остановил, дело могло бы дойти до драки.
– Не может быть, - не поверил Введенский.
– Еще как может, - грустно улыбнулся Иисус.
– Такое уже бывало.
– Можно узнать когда?
– Попробуйте догадаться?
– Неужели когда Лютер...
– Именно так. Его реформы вызвали в нашей среде большие и ожесточенные споры. Тот же Петр проявлял не меньшее неистовство. Причем, изъяснялся теми же самыми словами.
– Но выходит, что за столько веков ничего не изменилось.
– По большому счету ничего, - подтвердил Иисус.
– Многие все так же не приемлют никаких новшеств. А они очень необходимы. Я тоже тогда был в немалом сомнении, личность Лютера не вызывала во мне большой симпатии. Вы понимаете, что я никак не мог одобрить его антисемитизм. Да и его основная концепция: sola fide, sola gratia et sola Scriptura не вызвала у меня согласия. Она чрезмерно узка и даже фанатична. Но я не стал вмешиваться, хотя может и напрасно. Я все же предпочитаю, чтобы люди сами разобрались в своих теоретических и практических построениях. Нельзя же их постоянно вести за собой, в этом случае они навсегда остаются детьми. А давно настала пора взросления. Вы согласны со мной?
– Да, Учитель.
Иисус как-то странно посмотрел на Введенского.
– Вы тоже подсознательно хотите иметь учителя? Но так ли он нужен? Его ошибки становятся для учеников стимулом для действий. А превращать чужие ошибки в свои - значит, ошибаться вдвойне. Вы понимаете меня, Марк?
– Понимаю.
– Хорошо. Тогда встретимся около церкви вашего батюшки.
Этот разговор с Иисусом постоянно крутился в голове Введенского. Он понимал, как непросто Ему было примириться тогда с реформой Лютера, как и сейчас и с реформой
Пожалуй, только сейчас Введенский по-настоящему проникся уважением и восхищением епископом. По сути дела, он один из всех адептов православной церкви, который пришел к пониманию необходимости ее реформировать и решился реально начать этот процесс, поставив под удар не только свое положение, карьеру, но, возможно, и саму жизнь. Совсем нельзя исключать вероятность того, что какой-нибудь тупой фанатик совершит на него покушение. В истории таких случаев было немало. И он, конечно, осознает такую опасность. Но пренебрегает ею ради своей цели.
Введенскому всегда импонировали подобные люди, способные жизнь ради идеи, готовые ради нее рисковать и даже жертвовать своей жизни. Вот почему он так восхищался Иисусом, а сейчас был полон уважения к епископу. Он сознавал, что сам такой жертвенностью не обладает, и свою жизнь ценит больше, чем свои убеждения. Не то, чтобы его это уж слишком сильно мучило, но при этом он был не способен прогнать из сознания ощущение своей ущербности. Вот если бы убежденность можно было бы совместить с безопасностью и комфортом, он бы всегда до конца отстаивал свои мысли. Но он прекрасно осознавал, что так все устроено, что принципиальность и верность своей линии всегда или очень часто сопряжено с необходимостью в нужный момент пожертвовать всем, что имеешь. Наверное, в этом есть своя справедливость; верность идее само по себе является, может быть, самым большим вознаграждением человеку. И если сделать эту задачу безопасной, она нивелируется, станет обыденной вещью, потеряет свое сакраментальное значение. А, следовательно, и ценность. А ему, Введенскому, так нравится жизнь, в ней столько удовольствий, что терять ее ради даже самых высоких истин совсем не прельщает. Особенно сейчас, когда он, наконец, обрел Веру и так счастлив с ней.
Начало церемонии, если ее можно было так назвать, назначили на двенадцать. И чем ближе приближался этот час, тем больше народа, к удивлению Введенского, собиралось на площади перед церковью. Довольно просторная территория быстро наполнялось людьми. Их оказалось так много, что с каждой минутой становилось все более тесно, приходилось стоять вплотную. И они все пребывали и пребывали. Кто бы мог подумать, что придет столько желающих посмотреть и поучаствовать в этом деле, промелькнула у Введенского мысль. Значит, епископ Антоний не ошибся, потребность в реформе существует. Если бы он затеял это свой акт в Москве, то, скорей всего, собралась бы огромная толпа из десятков тысяч верующих и не верующих. Но и тут их достаточно. Уже можно не сомневаться, что резонанс от его действий будет большим. Как и последствия этого события. Кто знает, может быть благодаря им, здание церкви будет разрушено до основания. Или хотя бы треснет и начнет постепенно сыпаться.
Введенский прикинул: огорчит ли его это обстоятельство, если оно случится? Пожалуй, он будет переживать только за отца, ведь он посвятил служению церкви всю свою жизнь. И не сможет безболезненно пережить ее крах. Хотя сам прекрасно понимает, насколько назрели перемены. Не случайно же он принял участие в акции епископ Антония. Хотя он, Марк, понимает, как ему было нелегко на это согласиться. В отличие от своего друга отец никогда не был столь же решительным и бескомпромиссным. Вот если бы он знал, что его действия одобряет Иисус, на душе ему было бы легче. Но Иисус не просил его кому-то говорить о том, как Он относится к сегодняшнему событию.