Второе рождение

Деревянко Юрий

* * *

День прощания с Надеждой. Звучит до жути печально. А на самом деле всё просто и даже радостно — Надюха наконец-то выписывается из больницы. Ни с кем прежде не приходилось возиться так много — и на этом дело не окончено. Она будет возвращаться снова. Как минимум — каждые пару лет для технической профилактики её невероятно сложного кибернетического тела. Для неё это теперь — как профосмотр у врача. Успел привыкнуть к ней настолько, что уже начал подсчитывать месяцы до её ближайшей профилактики. А там — кто знает. Она может вернуться внепланово. Может быть поломка. Могли не учесть чего-то при проектировании — ведь многое в её спасении

было для инженеров клиники впервые. Хотя и подключали в режиме онлайн столичных специалистов. Несколько раз за последние дни сам просыпался в холодном поту от мысли, что мог что-то забыть сделать. Но кажется — всё хорошо. А ещё есть надежда, что Надежда будет возвращаться, чтобы стать лучше. Техника сейчас совершенствуется быстро, а ей предстоит долгая жизнь. И кто знает — какой она может стать спустя десятилетия?

Проводить её вышли многие. Десантник Гриша при всём параде — в камуфляжных штанах и тельнике — приковылял с помощью костылей, он ещё совсем не освоился с протезами.

— Надюшка, милая, ты вернула меня к жизни! — говорит Гриша, горячо тряся её холодную руку.

— Гришуля, тебя врачи вернули к жизни. А я только вернула в современную реальность.

Со стороны Надька кажется обычной здоровой девушкой. Оделась по-дорожному — в серые джинсы и лёгкую курточку. За её спиной порядочный, хотя и заметно — полупустой — рюкзак с вещами, сетевой зарядкой и питанием на первое время.

— Димочка, ну что же ты! — раскрывает она объятия. Не заставляя её ждать, подбежал и обнял. Хоть она и твёрдая, но это удивительно приятно. Обнимать на прощание, выпуская её в жизнь.

* * *

Как — оказывается — легко теперь скрывать свои эмоции. Если бы было чем — точно бы разревелась. А так — только улыбалась всем на прощание. Больше всех не хотелось прощаться с Димочкой. Он не только программист. Он чудесный друг. И этот друг остаётся за этим забором. Когда придёт время сюда возвращаться — хорошо бы увидеть его снова. А пока надо идти. Поэтому, попрощавшись, отправилась бодрой походкой. Но за воротами никто не ждёт и не встречает. Прошел без малого год с тех пор, как глупая, но ещё целиком живая Надька Курова вошла в заброшенный дом, ставший западнёй. В этом большом городе — кажется — не держит ничто. Виктор предлагал отправить на вокзал на машине, но отказалась. Чтобы не только иметь точку в навигаторе — а самой проехать на автобусе с пересадкой. Благо — для инвалидов проезд в нём бесплатный. Ужасно называть себя инвалидом. Хуже только то, что скрывается за этим словом.

Вот и пригородный автовокзал. Он шумит, как и раньше — когда приехала сюда семнадцатилетней самонадеянной девицей. Тётка — контролёр долго глядит в билет льготного проезда и сомнением переспрашивает:

— Девушка, здесь написано — первая группа. У Вас первая группа?

Молча протянула ей левую руку. Тётка потрогала и извинилась.

Всю дорогу молчала и глядела в окно. Ехать на север области долго, но теперь это не утомляет. Улыбнулась от мысли, что впервые в автобусе ничего не затекло. Интересно — как тётка-контролёр, сидящая всю дорогу на месте водителя, не устаёт? Может быть — спит в дороге? Можно было бы тоже поспать, как похрапывающий всю дорогу сосед, но не позволяют мысли о предстоящей встрече. Никогда ещё так не волновалась по дороге к маме. Как-то она теперь встретит свою непутёвую дочку? Она и раньше встречала строго, а уж теперь… Разговор предстоит не из лёгких. И она ведь уже не девочка, ей давно за сорок.

Ещё в больнице пришло понимание того, что теперь близких людей больше не будет. Ни мужа, ни — тем более — детей. Только мама.

В райцентре снова пересадка. Теперь — на беспилотное такси. За ним мало следят и оно стоит неопрятное, зашлёпанное грязью. Но — хотя бы — исправное. Забросила рюкзак, уселась на переднее сиденье.

— Девушка, Вам куда? — запыхано спрашивает дедуля. — Эта — подхватите?

Выслушав его пункт назначения, молча кивнула. Натыкала на экране сразу обе точки. Деду ехать дальше. Он оказывается говорливым, но говорить не хочется. Так что собеседнику вместо ответов приходится довольствоваться неопределёнными кивками.

— Вы эта — не местная? По делам? У нас редко по делам кто приезжает. Больше — эта — к родне, или сами в город катаемся. Дорога — сами видите — какая. Одно слово — поселковая. Вы эта — если какой бизнес тут двигаете — так эта — Вы аккуратнее. Тут эта — чужие много пробовали. Только эта — почему-то не выходит. Вроде эта — свои ещё как-то эта, а чужие эта как-то оно никак.

Включила музыку погромче. Дедуля помолчал немного, а потом сам повысил голос.

— А эта, хорошая музыка-то. Я сам эта бывает такую слушаю. Так я эта — о чём говорил-то?

Не выдержала и ответила:

— А эта — о ценности тишины.

— Так я эта — и правильно. Оно эта — бывает — на рыбалку сядешь с удочкой и эта — такая эта тишина…

Пока доехала — была уже не рада, что согласилась взять попутчика. Расплатилась и выскочила на окраине посёлка. Хотя бы последние десяток кварталов проделать в тишине. Вечером в посёлке всегда тихо. Это не полная тишина. Где-то лают собаки, играют дети. Изредка проедет машина. Идти легко. Хотя за спиной рюкзак, но искусственные ноги не устают, а в батарее ещё большой запас. Так что до дома дошла быстрым шагом — каким никогда не ходила на такие расстояния прежде.

Ключей от маминой квартиры нет. Они остались в городской съёмной квартире, когда вышла оттуда в последний раз. По сути — от той жизни с собой нет ничего. Не только вещей, даже самой себя. Постояла, собираясь с духом, и постучала. Звонок не работает уже давно.

— Кто там?

— Мом, дас бин их.

Мама в молодости любила немецкий язык и пыталась ему учить. Потом бросила эту затею, но несколько фраз в памяти застряли. Дверь открывается.

— Мам, ты не поверишь, но это я. Как я тебе?

— Надька? Это действительно ты? Тебя не узнать.

— Сама удивляюсь.

— Давай к столу.

— Мам, я не буду.

— Не отговаривайся, с дороги…

— Мам, мне нельзя.

— Чего нельзя?! Мамин борщ нельзя?!

— Мам, ты была права. Желудок я себе всё-таки испортила. Так что теперь только спецпитание.

— А я тебе говорила! Перекусы и сухомятка до добра не доведут. Чаю-то выпьешь?

Сняла с плеч рюкзак, скинула ветровку, оставаясь в облегающей блузке с распродажи.

— Нет, мам. Тоже нельзя. Теперь как гляну на пироженки — аж плакать хочется.

— Ну-ка, красотка, повернись! Ай — и правда красотка. Попу на пироженках отъедала?

— Мам, а откуда бы тогда талия? Несколько месяцев упорных тренировок.

Врать — так врать. Для вида сжала кулак и подставила маме руку.

— Потрогай.

— Тохтар, ты чего это? Как камень!

— Мам, я после тренировок вся такая. Круто?

— Надька, и на кой тебе это? Да сейчас у мужиков такой тренировки не встретишь!