Второстепенный: Торг
Шрифт:
Корион согласился. Да, определённо от этой незнакомки он потерял всякий разум, раз принёс такую клятву и обрёк весь род на вечный поиск.
Вадим сидел рядом, доедал свой суп и любовался гребнем. В темноте и жёлтом свете свечей его лицо казалось старше. Тонкие пальцы очертили зубцы, погладили оленя по изогнутой шее и подвинули к Кориону.
– Вот бы меня так же любили… - едва слышно пробормотал мальчишка и грустно вздохнул.
Корион спрятал гребень в карман халата и благородно сделал вид, что не расслышал зависти. Ещё неизвестно, кем стала владелица гребня, какую жизнь прожила, как изменился
После они сварили глинтвейн, перешли в гостиную и сидели вдвоем на диване до самого рассвета, глядя, как в камине горит дубовое полено. Ближе к заре Вадим задремал, пригревшись под боком Кориона, и засопел, доверчиво опустив голову ему на плечо. В холодных предрассветных сумерках выцвели все краски, почернели последние угольки в камине, и по-детски нежная белая кожа стала казаться фарфоровой. Да и сам Вадим в тот миг напоминал большую тёплую куклу. Такой же хрупкий, идеальный и ненастоящий.
Корион посмотрел в окно, увидел, как на востоке поднимается заря, пригладил спутанные, лезущие в нос кудри, и подумал, что с радостью подарил бы злосчастный гребень этому мальчишке. Золотые зубцы укротили бы непокорные волосы, а скифский олень только дополнил бы образ.
Первый солнечный луч пронзил небосвод багрянцем, и Корион почувствовал, как повело гудящую голову и тонко зазвенело в ушах. Не больно – приятно. Как от полного бокала хорошего крепкого вина. Рядом пошевелился Вадим и открыл осоловевшие глаза.
– Что за фигня? Когда я так напился?
Корион мягко рассмеялся. С непривычки Вадим едва ворочал языком и путал слова.
– Вставай, Вадим. Пора танцевать и ставить на стол угощения. Солнцестояние началось.
* * *
Неудивительно, что в эльтские праздники люди сидят в домах тихо-тихо, как мыши. Если в равноденствие эльты ещё адекватные, то в солнцестояние им крышу сносит напрочь.
Я всё понимала и, в принципе, могла себя контролировать, да только смысл этого внезапно куда-то делся. Все правила, нормы и стыд слетели с меня шелухой, а изнутри выглянуло что-то древнее, животное. Мир перед глазами стал очень ярким, в ушах глухо застучали барабаны и тихо, словно издали, загудели трембиты*, в жилах забурлила сила. Захотелось куда-то бежать и что-то делать. По симптомам очень напоминало наркотическое опьянение.
Подраться? Можно и подраться. Можно и пошутить, злобненько так, с чёрным садистским юмором. Но только не с соплеменником. Не-ет. Он вызывал самые тёплые чувства, которые только можно испытать. К нему нужно было прижаться, погладить, расцеловать. Примерно те же эмоции всплывали во мне при мысли о детях любых видов, только со значительным перекосом в сторону умиления. Их просто было охота схватить и затискать, как любимого кота, чтоб глаза выпучились. Для взрослых наверняка предусматривался ещё один вариант, который гораздо богаче на тактильные ощущения. Но мне он не светил ещё лет пять.
Догнать и загрызть зайца на праздничный обед? Ух, ты, сэр, у вас тут водятся зайцы? Где?
– Мальчик Витюня рыбку ловил, мимо него проплывал крокодил. Хрустнули кости в могучей руке - труп крокодила плывет по реке, - мечтательно напевала я, вприпрыжку идя
– Вот, сэр! Сам поймал, без магии!
Две пушистые тушки зайцев мотнулись в моей руке. В маленьких шеях послышался влажный хруст. Лапки безвольно повисли. С серых шубок капнула кровь. Корион благосклонно взирал на эту картину, и за этот взгляд и убить было не жалко. Хотелось с восторженным скулежом прижаться к нему, ткнуться лбом в широкую ладонь, обнять за шею и облизать ему губы. И что-то мне подсказывало – если застать врасплох и не сильно наглеть, то он только посмеется. Но с этим лучше подождать до дома. Я же не совсем отбитая – на морозе целоваться. Заболеть же можно!
Мы расположились в глубине парка, в симпатичной резной беседке на чудной полянке рядом с роскошной елью. Пока я с гиканьем носилась за зайцами, профессор успел развести огонь на специальной металлической подставке на столе, достать вчерашние салаты, хлеб и заточить ножи.
– Учить резать не буду, могу научить гадать по внутренностям, - сказал он, протянув мне один и взяв себе зайца. – Это древнее искусство, с помощью него люди когда-то узнавали прошлое и будущее. И время подходящее.
– Узнавать прошлое и будущее по внутренностям с точностью могут только патологоанатомы и рентгенологи, а в эти специальности я пойду только тогда, когда руки начнут трястись, - категорично заявила я.
– И древнего обряда друидов с торжественным развешиванием внутренностей на ветвях ели от вас тоже не ждать? Даже без жертвоприношения обойдёмся?
– Слушайте, это были лихие нулевые. Мы развлекались, как могли. Но сейчас-то с досугом дела обстоят получше. Давайте просто сделаем жаркое и потанцуем?
И мы просто сделали вкусное жаркое с овощами, а потом долго гонялись друг за другом, хохоча не хуже сумасшедших. Барабаны громко стучали в ушах, в воздухе слышался тонкий хрустальный перезвон и затейливая мелодия флейты. Всё отчетливее играли низкие трембиты. Звуки сливались в единую затейливую симфонию, могучую, всеобъемлющую, не похожую ни на что. Она кружилась, проникала везде и всюду, подчиняла ритму наш забег по лесу, и он превращался в странный танец. Я налетела на какое-то дерево и вдруг поняла – вот они, эти могучие трубы, издающие гудение. Дрожат и пульсируют живыми токами. Флейта – это ветер в их ветвях. И волшебный перезвон струн – не что иное, как текущая река.
Крепкие руки схватили меня и подкинули в воздух. Весело засвистели флейты, перед глазами мелькнуло дупло с обалдевшей белкой внутри. Я легко, как во сне, извернулась не хуже кошки, приземлилась на Кориона всем своим весом. Он поддался и упал. Я глянула в тёмные хищные глаза, довольные, хитрые.
– Поймал! – заявил он, обняв меня так, что из моей груди вырвалось кряхтение.
– Это кто кого поймал!
– нагло заявила я и рванулась вверх.
До лица не достала. Зато мои свежие клычки совершенно замечательно сомкнулись прямиком на сонной артерии. Легонько – прикусили, тут же отпустили. Я лизнула укус, извинившись за нападение, и подняла взгляд. Профессор рассмеялся, и его низкий бархатистый смех очень красиво вплёлся в мелодию. Я поёрзала на жёстком теле и, сплетя пальцы под подбородком, спросила: