Второй полет Гагарина
Шрифт:
Вот только непонятно, ради чего стоило тянуть лишний месяц — и с жильём, и с деньгами, здорово снижая эффективность нашей подготовки в течение марта и апреля, когда столь тяготили безденежье и неустроенность. Мы с Григорием постарались не вспоминать неприятное в предвкушении ужина.
За стол отметить возвращение уселись вчетвером после того, как Алла уложила Ксюху. Гриша с Зиной налили себе по пять капель водки, моя супруга только микроскопический глоток крымского вина, кормящая же мать, я тоже. Выпили. После чего моя рубанула:
— На какое число
Что-то отрицать или мычать про наземные испытания космической техники уже не имело смысла. Зина, едва выйдя на работу, наверняка узнала главную тайну: срочно готовится пилотируемый полёт, пока американцы не опередили, и мы с Нелюбовым находимся в дюжине наиболее вероятных кандидатов на ракетное самоубийство. Обременённая обязательством никогда и никому вне службы рассказывать об услышанном, сведения совсекретные, та пришла в ужас, осознав, какой опасности подвергается Гриша. Естественно, поделилась бедой с соседкой, попавшей ровно в такое же положение. Уверен, в самое ближайшее время все космические жёны будут в курсе.
Твою мать…
По легенде, супруга прежнего Гагарина едва ли не до последнего мига не знала, что её Юру посадят верхом на керосиновую бомбу массой под три сотни тонн и подожгут фитиль. Не верю. Столь наивной женщины, причём обращавшейся в обществе других жён космонавтов, представить не могу. Значит, обо всём услышала или догадалась, но терпела, не подавая вида и сжав зубы. Или мемуары врут, сильно приукрашивая действительность.
Алла подобной сдержанностью похвастаться не могла.
— Полетит только один из двенадцати, — признался Нелюбов. — Мы с Юрой одновременно — точно нет. Но обещают, что рано или поздно все, успешно прошедшие курс подготовки, непременно побывают там. Девочки! Я обязан вас сдать в КГБ или лично застрелить во избежание раскрытия страшной государственной тайны. Но поскольку не сделаю ни того, ни другого, прошу: давайте прекратим разговор.
Ужин, задуманный как праздничный, закончился в напряжённом молчании, прерываемом репликами не более содержательными, чем «подай соль».
Как не сложно догадаться, обсуждение продолжилось за закрытыми дверями, когда обе наши пары разбрелись по комнатам. Надеюсь, Нелюбову пришлось проще, жена — авиатор.
Моя супруга не смогла добыть нормальную двуспальную кровать, в комнате стояли две железные солдатские койки, сдвинутые и соединённые сверху досками, отчего спать было жёстко, зато сетки не скрипели. Алла сшила два чёрных одеяла в одно, объединила постельное бельё. Теперь лежала, свернувшись калачиком, и не торопилась раскрывать объятия.
— Эй! Соседка!
— Я тебе только соседка? — немедленно прицепилась к словам, согласен, неудачное начало, но даже если бы сказал «да здравствует марксизм-ленинизм», всё равно нашла бы к чему придраться. — Конечно, всего лишь соседка по жизни. С жёнами делятся, советуются. Соседкам сообщают. Хотя… Вы с Гришей и сообщить не соизволили. Зина сама узнала.
— И разболтала всем, а не имела права обсуждать даже с мужем. Дорогая,
— Даже не пробуй спрятаться за словом «приказ». В космонавты брали только доброхотов, если те сами рвались. Мы договорились: обсудим вместе. Ты обещал, что это лишь испытание на земле! Я повелась… Страшно даже не то, что ты сильно рискуешь. Шанс на первый полёт не более одного из двенадцати. Я не знаю, как смогу после этого верить любым твоим словам.
А ведь благодарила в Мурманске: спасибо, что вывез меня из полярной ночи. Нет, спорить не самое лучшее время. Надо было придумать что-то небанальное и очень быстро. Поскольку ничего остроумного в голову не забрело, бухнул как есть:
— Человеку нужно всегда давать ещё один шанс. Дай мне его, и я тебе раскрою всю правду до конца.
— Какую правду?
— Просишь, если расскажу?
— Не торгуйся.
— Тогда позволь обнять. Так проще исповедоваться.
Она придвинулась, но сплетённые руки по-прежнему держала на груди.
— Слушаю.
— Я пришёл в этот мир только ради того, чтобы полететь в космос. Сейчас не могу объяснить, но точно это знаю. На сто процентов. Вот… Авиация никогда не была самоцелью. Даже прошение о назначении на Крайний Север из-за того же, предполагал, что северных лётчиков как самых крепких и закалённых возьмут в первую очередь.
— Только тебя и Шонина…
— Кто же знал, что и в средних широтах столько соперников? Но это ещё не всё. Полёт состоится примерно через год. Если не оплошаю, буду первым и благополучно вернусь, а ты прославишься на весь мир как жена лётчика-космонавта номер один. Только Зине и Грише не говори, они же хотят, чтоб Нелюбов первым летел. Герман Титов при каждом удобном случае заявляет: первый — он, все остальные подвиньтесь и станьте в очередь. Другие молчат, что не означает их согласие, просто не столь наглые.
— Перегрызётесь…
— Ни за что. Мы отобраны как члены команды. При малейшем подозрении в недоброжелательстве к товарищу — вон в конец очереди или даже из отряда. Если полетит Нелюбов, за себя огорчусь, за него и весь Советский Союз обрадуюсь.
— Я бы тоже предпочла радоваться за Советский Союз. Но чтоб зарплата оставалась нынешняя — космическая.
Наконец, она разомкнула объятия, примирение состоялось. Так или иначе, пробежавшую чёрную кошку запомнили оба.
Всё же в Москве было легче, чем в Энгельсе, куда приятнее возвращаться в свою комнату к жене, чем видеть перед отбоем опостылевшие ряды солдатских коек с мужскими телами. Казарма — она в Энгельсе казарма. К тому же нам обещали переезд в Зелёный городок на северо-восток от Москвы, будущий Звёздный, и отдельную квартиру со всеми удобствами каждому. Женщины наши радовались, но практически в каждой семье, когда обменивались визитами, я видел это напряжение в их глазах, перемешанное со страхом, они понимали, какую тяжкую цену придётся платить за свалившиеся блага.