Второй выстрел

Белоусова Вера Михайловна

Я подумал, что это еще ничего не доказывает, хотя выглядит, действительно, странно — но, разумеется, промолчал. На том наш разговор фактически и окончился. У Глинки явно пропало желание со мной разговаривать. Когда он в очередной раз назвал меня «молодым человеком» и стал проезжаться насчет моей «самодеятельности», я понял, что пора прощаться.

После этих трех интервью я преисполнился сочувствия к оперативникам. Я вымотался, как после долгой, изнурительной работы. Я подумал, не отложить ли Андрея на завтра. С другой стороны, заманчиво было разделаться со всеми сразу… «В конце концов, неизвестно еще, захочет ли он вообще меня видеть», — робко понадеялся я и вошел в очередную телефонную будку. Женский голос сообщил мне, что Андрей будет дома примерно через час. Я пошатался

по улицам, посидел в каком-то дворике, потом зашел в ближайшую забегаловку и съел бутерброд — с Матвеем-то я так ничего и не ел. Через час с небольшим я позвонил снова. Почему-то мне казалось, что он ждал моего звонка. Однако я не заметил ничего, что бы на это указывало.

— Поговорить? — переспросил он с набитым ртом. — Ну приезжай. Только прямо сейчас, потом я уйду. Записывай адрес.

Я «записал» адрес, водя пальцем по воздуху, чтобы это заняло столько времени, сколько настоящая запись. Адрес-то был у меня записан — благодаря Мышкину.

Дверь открыла высокая, крупная девица с длинными распущенными волосами и несколько овечьим лицом. Жена, должно быть, а может, и нет — кто ее знает… Она протянула мне руку, проговорила, как-то чудно растягивая гласные: «Але-о-на» — и повела меня к Андрею в кабинет. Квартира у них была своеобразная, но — удивительное дело — примерно так я себе ее и представлял. С одной стороны — гарнитуры, с другой — нечто суперсовременное: какие-то кресла-шары, кресла-подушки, шкуры…

Нельзя сказать, что Андрей был в восторге от моего визита. Честно говоря, его реакция была, в каком-то смысле, самой естественной. Произошло то, чего я ждал от них от всех с самого начала: он просто послал меня куда подальше. Точнее — в милицию. Он так и сказал:

— Если у тебя подозрения — иди в милицию или в УГРО и не морочь людям голову. Они без тебя разберутся. И нечего тут базарить.

«Вот зараза! — подумал я грешным делом. — Уж кому-кому, а тебе-то сообщили по месту работы, что этим делом никто заниматься не станет!»

— Ну хорошо, — я попер напролом. — Пусть так. Тогда скажите, пожалуйста, зачем вы сочинили про завещание моего отца? Зачем рассказали Тимоше?

— Рассказал, потому что это правда! — отрезал он.

— Да? — не отступал я. — А зачем было рассказывать оперативникам про отца, про Ольгу и про меня?

— А это что, неправда, что ли? — ухмыльнулся он мне прямо в лицо.

Вечером, лежа в постели, я решил тщательно обдумать и сопоставить все четыре беседы, точнее — три, потому что последняя не давала материала для анализа. Мне казалось, что голова у меня абсолютно ясная и работает очень четко. Однако вскоре выяснилось, что мои собеседники, в сущности — карточные короли разных мастей, потом туда же затесался пиковый валет, и это, конечно же, была Сонька, потом пошел какой-то преферанс — и привет.

Утром я проснулся шальной, все никак не мог глаза продрать. Минут пять посидел на постели, пытаясь собраться с мыслями, еще минут пять постоял под холодным душем — с той же целью, и наконец потопал на кухню за крепким кофе. Кофе оказался заварен — меня опередил Саша. Он сидел вполоборота к окну, закинув ногу на ногу, сжимая в руках высокую чашку с изображением какого-то старого города — то была его собственная чашка, на которую никто из нас не смел покуситься — и смотрел в одному ему ведомые дали. Кажется, я уже писал, что он не отличался особой любезностью. Нельзя сказать, что он со мной не поздоровался, но и что поздоровался — тоже, пожалуй, не скажешь. Мне было, в общем, наплевать, хотя я как-то привычно удивился. Я удивлялся каждый раз, потому что за пару лет нашего знакомства так и не сумел понять, чем его не устраиваю.

Я налил себе кофе, сел к столу и погрузился в раздумья. Сперва Саша занимал в них очень мало места. Примерно так: хамит — ну и ладно, что я могу поделать — не более того. Я прихлебывал кофе, машинально изучая его руки и длинные пальцы, обхватившие чашку. Потом в кухню по каким-то своим делам вбежал Петька и тут же умчался, а мысли мои неожиданно приняли совершенно новое направление.

Мне вдруг припомнилось мышкинское предположение, что в доме у нас, грубо говоря, что-то нечисто. Что кто-то что-то знает. Что-то лишнее, чего знать не должен — примерно так, четче я бы в тот момент сформулировать не смог. Так вот, до меня вдруг дошло, что я вижу перед собой вполне подходящего кандидата на эту роль. Ведь наш главный сборщик, он же источник информации — Петька — наверняка делился ею не только со мной. А если так — то выходило, что Саша знает очень и очень немало, гораздо больше, чем можно было предположить. Не то чтобы я его прямо заподозрил — пожалуй, нет… И все-таки этот вопрос непременно следовало выяснить. Времени на подготовку и выбор тактики у меня не было. Да и в любом случае — едва ли мне удалось бы что-нибудь придумать. В общем, я рванул с места в карьер:

— Скажите, Саша… Петька не рассказывал вам об отце?

— Не понял, — холодно произнес Саша.

И то правда! Что значит «рассказывал об отце»? Совершенно идиотская формулировка. Мне стало стыдно, но в то же время я почувствовал, что начинаю злиться. А злость иногда помогает формулировать мысли.

— Я хотел спросить, не говорил ли вам Петя чего-нибудь такого, что могло бы иметь отношение к гибели моего отца…

Опять-таки глупость! Откуда ему знать, что могло иметь отношение, а что — нет? Я был уверен, что сейчас он снова меня отбреет, однако вышло куда интереснее. В ответ на мою реплику он произнес нечто совсем уж неожиданное:

— Известно ли вам, дорогой друг, что ваш отец в последнее время увлекался греческой мифологией?

— Мифологией? — беспомощно переспросил я.

— Угу, мифологией, — он поставил чашку на стол и уставился прямо на меня. — Если вы спросите, чем именно — я вам отвечу… Заглянул как-то к нам на занятие и долго рассуждал про Зевса и Кроноса… Очень это его занимало.

«Так! — у меня в голове что-то взорвалось. — Час от часу не легче! Зевс и Кронос! История известная — сынок разобрался с папашей… Намек прозрачен, уж куда прозрачнее… Впрочем, черт бы с ними, с его намеками, понять бы, на что отец намекал!» Я не нашелся, что ответить. Сидел и хлопал глазами. Саша же невозмутимо встал, сполоснул чашку и величественно удалился… так и не ответив на мой вопрос.

ГЛАВА 14

— Ну и что мы с этого имеем? — вопросил Мышкин, когда мы в очередной раз встретились с ним на бульваре у памятника и я доложил ему о своих успехах. — Кое-что все же имеем. Как минимум мы имеем расхождение между словами Матвея и Гоши. Что это значит? Разумеется, то, что один из них говорит неправду. Который? Если вы спросите меня — то я бы поставил на Гошу. Как на лжеца, я имею в виду.

— Почему?

— Сейчас… Из слов Матвея со всей определенностью следует, что либо он, либо Гоша ваш разговор слышал. Об этом свидетельствует фраза насчет «свидания сыночку», то есть вам, извините. Откуда бы иначе ему об этом знать? Если разговор слышал Матвей, то зачем ему сообщать об этом вам — под каким бы то ни было соусом: якобы со слов Гоши или как-нибудь еще? Зачем вообще поднимать эту тему? Другое дело — Гоша. Он может, к примеру, опасаться, что его реплику, обращенную к Андрею, слышал кто-то третий. Да и сам Андрей… Мы же не знаем, какие у них на самом деле отношения. Я-то думаю, что они заодно, но — кто его знает… Словом, у Гоши больше оснований загодя, профилактически, так сказать, свалить на кого-нибудь другого. Почему именно на Матвея? Думаю, потому, что он понял — Матвей мог слышать. К примеру, стоял в тот момент ближе всех. Скорее всего, что-нибудь в этом роде…

— Гоша, театр, черти… — задумчиво пробормотал я.

— Это — да! — подхватил Мышкин. — Но ведь беда-то в том, что все это ничего не значит.

— То есть как?! — возмутился я.

— Гоша мог слышать не весь разговор, а только финал — насчет свидания. Или, скажем, наоборот: он слышал все и все рассказал Андрею, а Матвей уловил только обрывок этого разговора. А может, Глинка тоже что-то слышал, но предпочитает молчать? Пока наименее вероятным представляется Матвей… и боюсь, это единственное, чего мы пока добились…