Вы меня не знаете
Шрифт:
– Бро, какие у нас еще варианты? У меня же не получится вечно спасать Гилти от пуль, – говорит Курт, но смотреть на меня он не может, поэтому смотрит на свои ладони.
– Блядь, – говорю я, – так нельзя.
– Почему? Почему нельзя? Нельзя как раз по-другому, – говорит Ки и не сводит с меня глаз до тех пор, пока я не могу больше смотреть на нее.
Перерыв: 15:00
34
Говорят, бывают такие моменты, когда ты на перепутье. Не знаю, может, вы о таких моментах и сами слышали.
Не знаю, случилось бы то, что случилось, если бы я хоть в чем-то поступил по-другому. Может, если бы я даже сказал другие слова, это что-то бы изменило. Но я помню, что в тот день увидел перед собой перекресток. И каждая дорога вела туда, куда я идти не хотел. Все они вели либо в один ад, либо в другой. И ни с одной из них потом не свернешь. Что я знаю точно, так это если вы хотите пойти по какой-нибудь из дорог или можете принять тот факт, что пойти придется, то никакое это не перепутье, уж поверьте.
– Ладно, – говорю я наконец, – но, если мы собрались это сделать, делать будем по-моему. – Я смотрю на их лица и не вижу сопротивления, и поэтому продолжаю: – Во-первых, я не знаю, где мой пистолет. Я не видел его с той заварушки с Джамилем в притоне. Во-вторых, Ки, ни через какой главный вход ты не пойдешь, ты останешься здесь. В-третьих…
– Стоп. Стоп. Стоп, – говорит Ки. По ее глазам я вижу, что она не отступит. – Без меня у вас ничего не выйдет. Вас убьют. Ты понимаешь? Без меня вы не попадете в клуб, и никто не позвонит вам и не скажет, когда Фейс останется один. Если вы пойдете туда сами и он вас увидит, все его двадцать парней наперегонки кинутся вас мочить.
– Да? А теперь для разнообразия ты попробуй угнаться за моей мыслью, Ки, потому что никто свой телефон в этом клубе включать не будет. Никаких телефонов, значит, и ты не нужна.
– Можно подумать, ты меня плохо знаешь. – Она улыбается уголком губ. Снова открывает сумочку и бросает мне и Курту по куску черного пластика.
– Это еще что за хреновина? – спрашиваю я.
– Рация двусторонней связи. Взяла у вышибал. Они пользуются одним каналом, мы – вторым.
– Когда? Когда ты их достала? – Все до сих пор кажется нереальным, и я не успеваю за ней. Смогу ли я вообще за ней угнаться, подумал я в ту секунду. – А пистолет? Откуда мы его сейчас возьмем?
– Курт. – Она переводит взгляд на него. Он стоит у окна и смотрит на улицу, его огромная фигура отбрасывает на пол тени. – Можешь как-то помочь с пистолетом?
– Если только такой, который уже был в деле, но, наверное, к пятнице достать смогу, – отвечает он.
– Ну вот и решили, – говорит Ки. Она все продумала.
– Еще вопрос, – говорю я. – Откуда ты знаешь, что Фейс там будет?
– Просто знаю, – отвечает она так, будто говорить больше не о чем.
Как только Курт ушел, все огоньки у нее в глазах потухли. Затворы закрылись, и каждый раз, когда я пытался вовлечь ее в разговор, она просто смотрела сквозь меня. Естественно, я понимал, что для нее все это стресс. Для меня тоже, но отвечаю: если снять несколько слоев, под ними, скорее всего, буду прежний я. Да, чуть более дерганый, но в целом такой же, как раньше. А Ки изменилась. Не поймите неправильно.
Больше всего она менялась после встреч с ним. Когда она ходила к нему в первый раз и вернулась в парандже, напугав меня до смерти. Тогда-то это и произошло. Изменение. Не такое, которое бросилось бы в глаза кому-то со стороны, но я-то видел. Сначала оно было еле заметно, как будто краски, которыми она нарисована, начали менять тон. Зеленые стали не такими чистыми. Синие – не такими звенящими. Все цвета стали приглушенными, как на фотографиях семидесятых годов, на которых цвета такие, какие надо, разве что менее резкие и яркие, чем натуральные. Но ее цвета были теперь совсем не правильные.
Я беспокоился и попытался поговорить с ней, когда Курт ушел, но, если бы вы знали Ки, вы бы знали, что она не из тех, кого можно переубедить. Ничего удивительного. Она всегда была такая. Эту ее черту я ненавидел.
Любому нормальному человеку можно поднять настроение, рассказав, допустим, что-нибудь смешное. И даже если не сразу, то со временем это обычно действует. С Ки такое не пройдет. Она воспринимала такое как оскорбление в адрес своего состояния. Как будто ты говоришь ей: «Ты сейчас чувствуешь не то, что надо, так что давай-ка чувствуй что-нибудь другое». Ей хоть что говори. Из ее состояния ее не вытащить, что ни делай. Уж я-то знаю, сам сколько раз пробовал. Самое лучшее – дать ей время переварить чувства. Оставить все, как есть, пока они не сделают свое дело так, как надо ей. Я в таких случаях просто менял тему.
Я, понятно, попробовал, но разговаривать она не стала. Иногда она в таком настроении, что кажется, будто она меня ненавидит, но не в этот раз. Она просто меня не замечала. Мыслями она была далеко, а когда такое случалось, она вся тоже была далеко, вместе с мыслями. Оставшуюся часть дня мы почти не разговаривали. Когда я спросил, не хочет ли она бутерброд, она пробурчала, что нет, но посидела со мной, пока я ел. Правда, потом, когда вечером я включил телик, она ушла в спальню и просто лежала там и думала, уставившись в потолок и что-то бормоча себе под нос. Мне еще не хотелось ложиться, так что я позвонил маме.
– Мам, разбудил?
– Конечно, разбудил – звонить в такое время.
– Извини. Я просто…
– Да я шучу, дурачок. Какой тут сон, когда эти двое сидят внизу?
– Какие еще двое? – Я вдруг забеспокоился.
– Твоя сестра и этот парнишка.
– Мам, какой парнишка? Кто у вас? – поверить не могу, что я мог быть таким беспечным и что мама, кажется, совсем не боится.
– Твой друг. Конь.
– А, – говорю я, – Курт. – И через секунду: – Курт? А чего он у вас делает?
– Ты меня спрашиваешь? Мне откуда знать, чем вы с вашим конем постоянно заняты? Он сказал, что ему надо поговорить с твоей сестрой, вот он и говорит. А больше я ничего не знаю.
Я вешаю трубку и решаю, что мне тоже пора спать. Но, слава богу, что есть Курт. Заглянуть к маме и Блесс – очень на него похоже. Мне стало спокойнее, потому что он с ними.
Я пошел и лег рядом с Кирой. Она еще не спала, смотрела вверх, на люстру и тихонько бормотала. Я положил голову рядом с ее, постарался ни о чем не думать и сам не заметил, как заснул.