Вы (влюбитесь) пожалеете, господин Хантли!
Шрифт:
Я посмотрела в окно, совершенно забыв, что оно занавешено, и определить время по солнцу не удастся. Прислушалась — но часы ни в приёмной, ни в ратуше не били. Который час так и осталось для меня загадкой, и было непонятно можно ли отправить журналиста прочь за неурочное посещение, или он пришёл в свободное окно без записи.
— Что вам нужно? — не очень вежливо спросила я.
— Вы можете как-то прокомментировать вышедшею вчера статью о том, что завод артефактов проклят? Возможно, сделаете расклад на судьбу производства?
— Расклад на
— Нисколько. И посмотреть, действительно ли на него наложено проклятие.
— Какое проклятие? Этим тёмные ведьмы занимаются, а не гадалки!
Я перестала понимать, что вообще происходит. Вряд ли журналист мог перепутать меня с обладателем магического дара, как это сделала Камилла Пафсон — собеседник выглядел гораздо более знающим, чем посетившая меня кокотка.
Журналист что-то записал в блокнот, и это показалось мне настолько знакомым, что ёкнул сердце. А ещё таким страшным, что задрожали руки. Вдруг вспомнилось всё, что рассказывал Эрнет про силу слова и общественного мнения, и я усилием воли подавила волнение.
— Слушайте, господин… — Повисла многозначительная пауза, во время которой я раздумывала, у всех ли газетчиков привычка забывать представиться в начале разговора или это только мне такие попадаются?
— Вистоци.
— Господин Вистоци, я понятия не имею, что произошло с заводом, и кто решил, что на нём лежит проклятие. Я не делаю расклады на будущее зданий или бизнеса, только на людей, когда они приходят с личными запросами. То есть будет ли выгодна конкретная сделка клиенту, можно сказать, а про некоторую предполагаемую договорённость между кем-то и кем-то нельзя. О судьбе завода вам лучше спросить у Лейралии Шейронской и Девеника Свона. Или пусть они приходят ко мне с вопросом о выгодности его продажи.
— Вы, вероятно, шутите на счёт господина Свона… — Журналист оторвался от записей и бросил на меня взгляд, словно ожидая, что я опровергну свои же слова. Но я молчала, не понимая намёков. — Его же вчера посадили по подозрению в похищении четы Шейронских. Он сейчас находится под стражей и вряд ли может куда-то прийти.
— Что? — новость оглушила и лишила сил. Я откинулась на спинку кресла и беспомощно посмотрела на совершенно пустой шар, словно Хантли оттуда мог дать мне ответ. — Я не знала…
— Понятно. Что ж, простите за беспокойство, напишу, что от комментариев вы воздерживаетесь.
Я только кивнула, прощаясь с посетителем, и попыталась осмыслить новости. Когда всё произошло? И как я это пропустила? Ах да, я же не читала газеты. Руки сами собой потянулись к шару, но за приоткрытой дверью раздались голоса Джейка и Анны.
— Эт самое, сходите вы… — попросил Джейк.
Послышалась возня, потом Анна проговорила:
— Я так-то и сама побаиваюсь.
— Ну, пожалуйста, эт самое, мне господин Хантли голову оторвёт, если госпожа Ковальд под моим присмотром рехнётся. Сколько дней
Что? Ополоумела? Внутри вдруг взорвалась злость, потекла под кожей, обжигая. Раздражение, что меня всё время отвлекают, отчаяние и бессилие от непонимания, что мне делать, тоска по Хантли… Всё это вдруг ударило в голову, заставляя задыхаться от совершенно непереносимой ярости. Да я и так еле держусь, чтобы не выть каждую ночь от навалившихся проблем! А меня ещё и полоумной называют! Всё это так резко потребовало выхода, что я вскочила и понеслась в приёмную.
Они не понимают! Они ничего не видят! Их ничего не беспокоит! И они ещё говорят, что я рехнулась?!
— Я всё слышу!
Ну, подожди у меня, рыжее чудовище, по недосмотру Ошура, считающее себя моим секретарём!
— Я тебе сейчас уши надеру!
— Ой, я, эт самое, мне пора…
Топот ног и хлопанье двери лучше всяких слов сказало, что маленький паршивец сбежал, но я всё равно вылетела в приёмную словно фурия, жаждущая отмщения.
— Вот зараза! — ругнулась я. Открыла дверь, выглянула наружу, не увидела там ни одного рыжего пронырливого мальчишки и со злостью захлопнула её — так что хрустнул замок.
— Амелия…
Я резко повернулась к Анне, а та отступила. Она что, боится? Меня?! Да я сама доброта, если не трогать! Вот зачем они меня отвлекают?! Но взгляд помощницы, которая смотрела на меня, как на опасное животное, готовое кинуться, охладил злость. Я глубоко вдохнула, резко выдохнула и взяла себя в руки.
— Что происходит?
Сложив руки на груди, я строго посмотрела на Анну, но та и не подумала отвечать. Вместо этого подхватила меня под локоть и потащила наверх в ванную, а потом поставила напротив зеркала и сказала:
— А теперь посмотри, до чего ты себя довела! И кроме этого ещё и до нервного истощения! Уже на людей бросаешься…
И я посмотрела. Н-да. Кажется, в этом доме чудовищем был не Джейк, а я. Не рыжим, конечно, а светловолосым, но от этого не менее страшным: под глазами залегли густые тени, на щеках горел лихорадочный румянец, а во взгляде угадывался нездоровый блеск.
— Не знаю, что ты в том шаре видишь, но это явно не идёт на пользу! Вы со своей коббаррой, как одной масти: на обеих без слёз не взглянешь. И если змея уже начала обрастать, то тебе каждый день только хуже становится!
Судя по виду девицы в зеркале, ей, и правда, было плохо. И то, что эта девица была мной, привело в чувства быстрее всех разговоров.
— Я поняла.
Чудовище в зеркале повторило фразу, заставив вздрогнуть снова. Да, давно я так плохо не выглядела — словно после затяжной лихорадки. А всё этот дирхов Хантли! Почему его так долго нет? Сердце снова заныло, захотелось пойти в кабинет, посмотреть, всё ли в порядке с журналистом, но я резко оборвала саму себя и включила воду.
— Спасибо, Анна. Я сейчас спущусь.