Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Соколов Никита

Помещик, разговорившийся при продаже имения с мужиками «по­консервативней», слышал уже в 1910 г. от почтенных стариков та­кие, например, характерные речи: «...Теперь умней будем. Зря совать­ся не станем. Ждем войны. Война беспременно будет, тогда конец вам... Потому что воевать мы не пойдем, воюйте сами. Сложим ружья в козлы и шабаш. Которые дымократы, мужички, значит, начнем бить белократов — вас, господ. Всю землю начисто отберем и платить ниче­го не будем».

Последнее прибежище русского Бисмарка

Аграрная реформа Столыпина попала под огонь уничтожающей кри­тики сразу с двух крайних флангов. Знаменитая максима премьера, что ставку надлежит делать «не на убогих и пьяных, а на крепких и сильных», вызвала негодование и левых и правых. Социалисты, опа­саясь, что успех реформы выбьет почву из-под революционной агита­ции в деревне, обвиняли Столыпина в том, что он отдал деревню на поток и разграбление «мироедам».

Крайне правые готовы были тер­петь Столыпина, когда требовалось давить революцию, но едва опасность миновала, стали смотреть на него как на злейшего врага — и не случайно: реформа ставила целью создание новой социальной опоры власти взамен дворянства. Совет объединенного дворянства клеймил Столыпина за то, что его правительство «бросило всякую заботу о хо­зяйстве культурном и даже способствует его упразднению, поощряя всякое начинание в области перехода всей земельной площади к пер­вобытному земледелию».

Цитаделью правых сделалась верхняя палата российского парла­мента — Государственный совет, половина членов которого после ре­формы 1906 г. назначалась царем, а другая половина избиралась «корпорациями» — от земств, дворянских собраний, православной церкви, биржевых комитетов, Академии наук и университетов.

По существу Столыпину не удалось провести ни одного закона, обещанного в реформаторской правительственной декларации 24 ав­густа 1906 г. Тогда предполагалось перестроить местное самоуправ­ление, сообщив зажиточным крестьянам больший в нем вес. Тесно были связаны с крестьянской реформой и вероисповедные законы, долженствовавшие развить положения указа о веротерпимости от 17 апреля 1905 г. и облегчить положение старообрядцев, составляв­ших значительную часть среди крестьян северных губерний и Сибири, а также насильственно обращенных в православие униатов юго-за­падных губерний. Проект реформы местного самоуправления предус­матривал ликвидацию особого крестьянского сословного самоуправ­ления и создание бессословных земских учреждений на уровне волос­ти, уезда и губернии. Вместо крестьянского сословного волостного суда предполагалось учредить выборных мировых судей, действую­щих уже на основе общегражданского, а не обычного крестьянского права. Центр тяжести местной правительственной администрации предполагалось перенести из губернии в уезды, поставив во главе уез­да назначаемого сверху «уездного начальника» (эта мера встретила особое противодействие дворянства, поскольку со времен Екатерины II все коллегиальные учреждения уезда состояли под председатель­ством предводителя дворянства), земских начальников должны были сменить участковые начальники, не обязательно из дворян. Введение всеобщего начального образования должно было обеспечить образо­вательным цензом массы крестьян, получавших более широкое предс­тавительство в земских учреждениях. Практически все объявленные Столыпиным либеральные реформы были выхолощены или заблокированы Государственным советом, но для их продвижения премьер ни разу не воспользовался 87 статьей.

Постепенно в его деятельности начали разочаровываться и октяб­ристы. 22 февраля 1910 г. Гучков выдвинул Столыпину ультиматум. Начав с того, что октябристы и в Думе и в стране «чувствуют себя нес­колько изолированными», Гучков твердо завил, что «прискорбная не­обходимость» столыпинской системы «успокоения» прошла и «при наступивших современных условиях» уже нет «прежних препят­ствий, которые оправдывали бы замедление в осуществлении гражда­нских свобод». У октябристов были основания беспокоиться за свою будущность: на дополнительных выборах в трех главных торгово-про­мышленных городах — Москве, Петербурге и Киеве, в первой городс­кой курии, считавшейся вотчиной октябристов, победили везде каде­ты. Октябристы, не рискуя лишиться доверия своих избирателей, могли смещаться вслед за Столыпиным вправо только до определен­ной степени.

Столыпину для продолжения его конституционного эксперимента необходимо было заручиться другой силой, и он, двигаясь вправо, об­ратился к националистам. По его инициативе думская фракция «уме­ренно-правых» учредила одноименную партию во главе с Н.П. Бала­шовым, слившуюся в январе 1910 г. с Всероссийским национальным союзом, программа которого объявляла, что «Союз имеет целью со­действовать: а) господству русской народности, б) укреплению созна­ния русского народного единства, в) устройству бытовой самопомощи и развитию национальной культуры, г) упрочению русской государ­ственности на началах самодержавной власти царя в единении с зако­нодательным народным представительством». Амбиции у новой пар­тии националистов были глобальные. Балашов уверял журналистов, что в ближайшем будущем «России предстоит первенствующая роль в решении судеб человечества», когда «русский национализм разовьет­ся и расцветет», а Запад вступит в «эпоху социалистических опытов».

Союз с Балашовым и компанией означал отступление Столыпина от первоначально взятого им курса, отказ от проведения либеральных реформ, отлагаемых в неопределенное будущее, и сосредоточение правительства на решении «национальных задач». В интервью кор­респонденту «Нового времени» премьер

заявил, что будущую Думу четвертого созыва он хотел бы видеть «с крепким устойчивым цент­ром, имеющим национальный оттенок».

«Национальные задачи» никогда не были Столыпину чужды, разго­воры о «великой России», «истинно русском» правительстве не были для него риторической фигурой. Но прежде либеральные реформы и, в частности, уравнение всех российских подданных в гражданских правах, были для него первоочередными задачами. В 1906 г. Совет министров по почину Столыпина принял постановление о частичной отмене ограничений гражданских прав евреев, причем чтобы не вво­дить государя в искушение, министры согласились «не устраивать раз­ногласия» и подать в качестве единодушного мнения Совета одно толь­ко мнение большинства (если журнал Совета подавался с «разногласи­ем», государь мог утвердить в качестве закона любое из высказанных мнений). 10 декабря 1906 г. царь вовсе отказался утвердить журнал Совета министров, объяснив свое решение велениями «В1гутреннего го­лоса», противопоставить которому, разумеется, было нечего. Тогда Столыпин был огорчен провалом акции, теперь борьба за «русское гос­подство» в империи становилась стержнем его собственной политики.

Из мероприятий нового курса наибольший шум вызвал «поход на Финляндию». С началом в 1905 г. всероссийской «смуты» правитель­ству С.Ю. Витте пришлось принимать в пожарном порядке экстрен­ные меры для «умиротворения» Финляндии, сделавшейся в результа­те русификаторской политики предшествующего десятилетия «поро­ховой бочкой» под самым боком имперской столицы. В ноябре 1905 г. автономия Финляндии была восстановлена в полном объеме, более того, финляндский Сейм получил полномочия на разработку нового основного закона. С его утверждением в начале 1906 г. Финляндия оказалась наделенной самой демократической в Европе конституци­ей: однопалатный законодательный Сейм избирался всеми граждана­ми старше 24 лет (включая женщин).

Своими мерами правительство Витте преобразовало финлян­дскую «пороховую бочку» в настоящую «черную дыру», вызывающую у властей постоянную головную боль. Собственно финляндцы утихли, но зато территория Великого княжества сделалась практически недо­ступна для действий российских властей. В Финляндии находили убе­жище исполнители российских террористических актов и «эксов» — «экспроприации», или попросту говоря, грабежей, совершаемых под политическими знаменами. Через Финляндию шел в Россию поток оружия и не безупречно «чистых» денег, подпитывающих революци­онные организации. В Финляндии находят себе убежище лица, преследуемые как по политическим мотивам, так и просто уголовные, ра­зыскиваемые российским правосудием. И все потому, как констати­ровал сам Витте, что «финляндская администрация считала, что все это до них не относится, а русская администрация была стеснена и весьма ограничена в своих действиях в Финляндии».

Столыпин уже в 1907 г. обещал Николаю II «в случае нарушения финляндцами закона и неподчинения законным требованиям действовать силою "manu militari" («Воинской рукой» (лат.)". В октябре было образовано осо­бое совещание по делам Великого княжества Финляндского, куда вошли, в частности, многие сотрудники убитого финляндцами гене­рал-губернатора Бобрикова, доведшего Финляндию до взрыва свои­ми «обрусительными» мерами в 1898—1904 гг. Разработанный сове­щанием проект закона о соотношении общеимперского и финлян­дского законодательств сводил Сейм на уровень губернского земского собрания. Законопроект был внесен в Думу 14 марта 1910 г. и вызвал многочисленные протесты ученых-юристов. Причем не только рос­сийских. Из Франции пришел протест, подписанный четырьмя сот­нями депутатов Национального собрания. Финляндский Сейм приз­нал проект противоречащим основным законам Великого княжества.

Октябристы и правые готовы были поддержать столыпинский курс в Финляндии. Решительно против проекта выступила в Думе лишь крошечная группа левых кадетов, глашатаем которой сделался П.Н. Милюков. За принятием этих законов, утверждал Милюков, «последует ненависть, злоба, отчаяние, за борьбой последует необхо­димость репрессий... Правительство провоцирует страну на поступки, которые оправдают жестокие меры управления, а иначе оно управ­лять не умеет».

Столыпин лично защищал проект в Думе. Признав юридическую спорность вопроса, премьер решительно отмел правовые аргументы: «Масса материалов, документов, актов, касающихся отношений Фин­ляндии к России, дает возможность защищать всякую теорию: доста­точно для этого повыдергать из архивных груд нужные для этого мате­риалы». Премьер упирал на политическую целесообразность и обра­щался к патриотическим чувствам депутатов, утверждая, что отклонение проекта будет сочтено в Финляндии и на окраинах вообще признаком русской слабости. «Разрушьте, господа, — призывал он думцев, — этот опасный призрак, нечто худшее, чем вражда и ненависть, — презрение к нашей родине». Думская оппозиция из протеста покину­ла зал заседаний, оставшееся националистическое большинство выс­казалось за ускоренный порядок обсуждения и приняло проект в жесткой правительственной версии, отказавшись внести в него даже скромные смягчающие поправки, предложенные октябристами.