Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Соколов Никита

В октябристах Столыпин нашел на первое время надежных союз­ников. Программа умеренно-либерального и умеренно-патриотичес­кого «Союза» отличалась неопределенностью, из-за которой газетные остряки нарекли партию «союзом пропавшей грамоты». По существу она сводилась к «развитию и укреплению начал конституционной мо­нархии и установлению тесного единения монарха с народом». В речи на первом всероссийском съезде Союза в феврале 1906 г. Д.Н. Ши­пов так пояснял этот пункт партийной программы: «Мы — искренние монархисты по убеждению; мы видим в конституционной монархии противодействие идее деспотизма олигархии или массы. Монарх — выше всех политических партий, и поэтому свобода и право каждого гражданина наиболее обеспечены при конституционной монархии». Чтобы вполне оценить радикальность этой позиции, надо принять в расчет, что правые партии и сам Николай II не считали,

что с появле­нием Думы и Основных законов Россия сделалась конституционной страной (из Основных законов было изъято упоминание о «неограни­ченности» монаршей власти, но осталась ее характеристика как влас­ти «самодержавной»). Октябристы были безусловными сторонникам конституционной монархии и гражданского равенства, но они одина­ково чурались как близоруко-реваншистской дворцовой «камарильи», так и непрактичных леваков — кадетов. Это сближало их со Столыпи­ным; близка к столыпинской была и неразработанная в деталях аграрная программа партии. Важным обстоятельством, обеспечившим возможность такого союза, была готовность октябристов ждать ко­ренных политических реформ до того момента, когда для них возник­нут социальные предпосылки, довольствуясь до тех пор частными ме­рами. Как и Столыпин, они были убеждены, что Россия может стать свободным правовым государством лишь тоща, когда основная масса населения — крестьянство, оценив преимущества частной собствен­ности, поймет ценность свободы и права. До этого, как выражался Столыпин, писаные конституционные права будут лишь «румянцем на трупе». Кроме того, союз Столыпина с октябристами был в значи­тельной степени скреплен «личной унией». С лидером октябристов А.И. Гучковым Столыпин познакомился в апреле 1906 г. в доме сво­его брата, известного петербургского журналиста А.А. Столыпина. Между двумя политиками сразу возникла «дружеская приязнь», и с тех пор они не только переписывались, но и частенько встречались в неофициальной обстановке. В этих приватных беседах они обсужда­ли политические проблемы и вырабатывали тактику совместных действий. В результате октябристы выдали Столыпину карт-бланш и на несколько лет стали «правительственной» партией в отечественном смысле слова: не правительство выполняло волю партии, а партия выполняла волю правительства, за что и получила прозвище «партии последнего правительственного распоряжения».

Третьеиюньская избирательная система позволяла создать в Думе два большинства. Первое, охранительно-монархическое большин­ство, необходимое для проведения репрессивных мер, образовыва­лось при солидарном голосовании октябристов и правых. Для чего А.И. Гучков при помощи Столыпина «произвел раскол в правом сек­торе Думы, выделив из нее более умеренные элементы, которые мог­ли бы оказать поддержку столыпинскому министерству». На сторону Столыпина стали «умеренно-правые» и «националисты», в отличие от «крайне правых», во главе с Н.Е. Марковым и В.М. Пуришкевичем, лидерами черносотенного «Союза русского народа».

Второе, либерально-реформаторское большинство возникало при блокировании октябристов с кадетами, которые на своем пятом съез­де в октябре 1907 г. смиренно постановили, что идут в Думу для «ор­ганической работы» в качестве «ответственной оппозиции».

Премьер, имея два большинства на все случаи жизни, получил полную свободу рук для проведения собственного курса. III Государственная дума стала послушным орудием в руках Столыпина — и проработала весь положенный по закону срок (1907-1912). Поли­тическая стабильность была достигнута. Но и цена ее оказалась ве­лика.

Дума первых двух созывов — бестолковая, истеричная, подчас ха­моватая — вызывала отвращение не только у правых. Сергей Булга­ков, принадлежавший к левому крылу второй Думы, с глубоким през­рением писал о ее «нелепости, невежественности, никчемности, о том, что она в своем убожестве даже не в состоянии была заметить, что сама она не была пригодна ни для какого дела и утопала в беско­нечной болтовне». Но — как ни прискорбно это сознавать — эта «гово­рильня» вполне выражала «чаяния» страны.

В праве III Думы говорить от лица нации сомневался даже ее председатель (с 1911) Михаил Родзянко. Столыпинский курс законо­дательно оформляло грубо фальсифицированное народное представи­тельство. Действия правительства оказывались таким образом вполне законными, но не легитимными, то есть правительство действовало в рамках законов, но сами эти законы не признавались страной спра­ведливыми.

Столыпина «закономерность» действий правительства мало забо­тила. Он твердо вел линию, которую считал единственно верной. Важнейшие социально-экономические

меры премьер в случае замед­ления и противодействия своим планам ничтоже сумняшеся проводил в обход законодательных учреждений, широко пользуясь 87 статьей Основных законов, позволявшей принимать законодательные акты высочайшими указами в промежутках между сессиями законодатель­ных палат. И даже специально устраивал для этой цели палатам вне­урочные «каникулы».

Оправданием «чрезвычайщины» служили Столыпину ссылки на происки революционных экстремистов. «Государство обязано, — убеждал премьер Думу, выступая по вопросу об отмене закона о воен­но-полевых судах, — когда оно находится в опасности, принимать са­мые строгие, самые исключительные законы для того, чтобы оградить себя от распада... Когда дом горит, господа, вы вламываетесь в чужие квартиры, ломаете двери, ломаете окна». Это «состояние необходимой обороны», по мысли Столыпина, требует не только применения широ­ких репрессий, но и подчинения государства «одной воле, произволу одного человека».

Несостоявшееся умиротворение

Главной целью Столыпина было общее «умиротворение» страны, глу­боко потрясенной революцией. Прочного умиротворения, однако, нельзя было достигнуть одними репрессиями. В записке, поданной царю в январе 1907 года, Столыпин доказывал: «Реформы во время революции необходимы, так как революцию породили в большой ме­ре недостатки внутреннего уклада. Если заняться исключительно борьбою с революцией, то в лучшем случае устраним последствие, а не причину: залечим язву, но пораженная кровь породит новые изъя­звления». В своих реформаторских намерениях Столыпин был исклю­чительно тверд и искренен. Когда В.И. Гурко, заместитель министра внутренних дел, одним из первых приехал 12 августа 1906 г. на раз­валины премьерской дачи на Аптекарском острове, разнесенной бом­бой террористов, причем тяжело ранена была дочь Столыпина, пер­вая фраза, которую он услышал от премьера, была: «Это не должно изменить нашей политики; мы должны продолжать осуществлять ре­формы; в них спасение России».

Главной язвой было несовершенство крестьянского «уклада». За его исправление Столыпин и принялся со всей прямолинейностью и ревностью неофита. Специальных теоретических познаний и глубо­кого практического знакомства с аграрным вопросом у него не было. Дочь реформатора М.П. Бок простодушно отметила в своих воспоми­наниях, что отец «очень любил сельское хозяйство, и когда бывал в Колноберже, весь уходил в заботы о посевах, покосах, посадках в ле­су и работу в фруктовых садах». Этого «дачного» опыта было, разуме­ется, маловато. В 1902 г. Столыпин участвовал в трудах виттевского Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленнос­ти, и там усвоил мнение, что для решения всех проблем достаточно уничтожить общинную чересполосицу и расселить крестьян по хуто­рам. Однако ясного представления о сложности дела и плана реформ к моменту своего назначения на пост министра внутренних дел бой­кий провинциал не имел и позаимствовал разработки своего «товари­ща» (так официально называлась тогда должность заместителя мини­стра) — Владимира Гурко, занимавшегося подготовкой земельной ре­формы еще при Плеве.

Существо аграрной реформы, за которой закрепилось название «столыпинской», состояло в форсированном разрушении крестьянекой поземельной общины и проведении «землеустройства» для уско­ренного формирования класса «крепких» крестьян-собственников. Крепкий хозяин, решивший «аграрный вопрос» за счет односельчан, должен был — по замыслу премьера — иметь право голоса в местном самоуправлении и возможность вывести в люди детей (чему должно было служить введение всеобщего начального образования); для ме­нее удачливых предусматривалось переселение в Сибирь и на другие окраины с наделением землей за счет аборигенов. Расширению част­ной крестьянской земельной собственности должно было способство­вать предоставление крестьянам льготного кредита через Крестьянс­кий поземельный банк.

Первым шагом на этом пути стало уравнение крестьян с другими сословиями в гражданских правах. Указом 5 октября 1906 г. кресть­янам предоставлялось право свободного получения паспортов и выбо­ра места жительства, отменялись телесные наказания по приговору волостных крестьянских судов.

9 ноября 1906 г. был опубликован указ «О дополнении некоторых постановлений действующего закона, касающихся крестьянского землевладения и землепользования». Пустое канцелярское название маскировало важнейший государственный акт, открывавший кресть­янам выход из общины с «укреплением» надельной земли в личную собственность.