Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Соколов Никита

Все ведущие политические партии (за исключением большеви­ков) обещали свою поддержку новому правительству, а само оно от­личалось, говоря современным языком, высоким интеллектуальным рейтингом. Во всех составах Временного правительства участвовало 38 человек, принадлежавших к десяти различным партиям, и беспар­тийных. Большинство из них (11) были юристами, остальные — эко­номистами (4), врачами (4), инженерами (4) и предпринимателями (2). Среди них были: академик (С.Ф. Ольденбург), профессора (А.А. Мануйлов, Н.В. Некрасов, С.С. Салазкин), приват-доценты (М.В. Бернацкий, И.В. Годнее, А.В. Карташев, Ф.Ф. Кокошкин, П.Н. Милюков), доктора медицины (Годнее и Салазкин), истории (Милюков), политэкономии (Мануйлов), философии (Н.Д. Авк­сентьев). 16 человек прошли школу «российского парламентаризма» в качестве депутатов Думы. 10 человек испытали тюремное заключе­ние и ссылки. Средний возраст министров составлял 45,5 лет. Все

они получили хорошую профессиональную и политическую подготов­ку, были известны общественной деятельностью и научными трудами, имели немалый жизненный опыт. Но всего через полгода последовал полный крах и утверждение у власти радикалов-большевиков...

«А. Я. Шингарев и Ф.Ф. Кокошкин были убиты матросами в январе 1918 г. Многие из министров ушли к белым и в эмигра­цию (Авксентьев, Бернацкий, Д. Н. Вердеревский, А. И. Гуч­ков, И. Ефремов, Карташев, Керенский, А. И. Коновалов, В.Н. Львов, Г.Е. Львов, Милюков, П.Н. Переверзев Ф.И. Родичев, С.А. Смирнов, М.И. Терещенко, Третьяков, И.Г. Цере­тели, В.М. Чернов, П. Юренев); в 1922 г. из советской Рос­сии были высланы А. В. Пешехонов и С.Н. Прокопович. Другие служили советской власти (Мануйлов, Н.М. Кишкин, А.И. Верховский, П.Н. Малянтович, М.И. Скобелев, Н.В. Некрасов, А.М. Никитин, С.Л. Маслов, А.С. Зарудный). Внук основателя знаменитой галереи С.Н. Третьяков с 1929 г. стал сотрудничать с Иностранным отделом ОГПУи был казнен фашистами в 1943 г. В 1938—1940 гг. Маслов, Верховский, Скобелев, Никитин, Шаховской, Малянтович и Некрасов были расстреляны чекистами; выжил в заключении лишь К.А. Гвоздев, освобожденный в 1956 г. Последним из ми­нистров Временного правительства в 1970 г. ушел из жизни Керенский, с 1940 г. живший в Нью-Йорке» (Измозик В. С. Временное правительство. Люди и судьбы //Вопросы ис­тории. 1994. № 6. С. 163-169).

В 1920 г. В.И. Ленин обращался к бывшим политическим оппо­нентам: «Нашелся бы на свете хоть один дурак, который пошел бы на революцию, если бы вы начали социальную реформу?» Формально он был совершенно прав. Теоретически Временное правительство могло бы уже весной начать мирные переговоры с Германией, объя­вить о выборах в Учредительное собрание и от имени народа провозг­ласить реформы, в первую очередь аграрную.

Но правительство хотя и сулило скорое начало переговоров о ми­ре, считало своим долгом продолжать войну, несмотря на ее очевид­ную непопулярность. Уже в апреле нота министра иностранных дел Милюкова, которой иностранные державы уведомлялись, что Россия будет твердо соблюдать свои обязательства перед союзниками по Ан­танте, привела к взрыву возмущения в Петрофаде, в результате чего в отставку вынуждены были уйти военный министр и министр иност­ранных дел. Россию связывали союзнические договоры, финансовая зависимость и, наконец, моральный долг. Победа в войне, которая, хотя и в отдаленной перспективе, считалась неизбежной, сулила не­малые барыши. Правительству — интеллектуальной элите страны — предстояло все это отбросить, и какой ценой? Надо было уступать за­нятую немецкими войсками территорию, т. е. соглашаться на мир на тех же условиях, как это сделали через год большевики. В 1917 г. в войну вступили Соединенные Штаты, и перевес Антанты над страна­ми германского блока стал очевидным. Сепаратный же выход из вой­ны сделал бы Россию страной, потерпевшей поражение, заставил выплачивать долги или вызвал бы международную изоляцию демократического правительства, как потом большевиков.

Вопрос о земле был не менее сложным. Реализация простонарод­ного идеала «черного передела» привела бы к насильственной ломке всего существовавшего землевладения. Если бы пострадали только баре-латифундисты, сдававшие землю в кабальную аренду и прожи­вавшие в Петербурге или в Париже, было бы не так уж страшно. Но как быть с теми землевладельцами (кстати, не обязательно дворяна­ми), которые завели товарные фермерские хозяйства? Как бы отреа­гировали солдаты на фронте, узнав о начавшейся дележке земли? Что делать с землями самих крестьян, отобранными когда-то у «инород­цев» на окраинах империи или выделенными из общины в ходе столы­пинской реформы? Что делать с казаками и их землями? Как отно­ситься к совершенным сделкам на землю — продаже, залогу, даре­нию, договорам о долгосрочной аренде? Перечеркнуть все это одним махом должны были бы люди, всю жизнь боровшиеся за торжество законности.

Груз ответственности усугублялся тем, что в обществе не просмат­ривалось согласия по этому поводу. «Братья! Не дайте России погиб­нуть, везите немедленно хлеб на станции и склады», — призывал М.В. Родзянко, но вместе с другими членами Думы протестовал про­тив распоряжения министра земледелия А.И. Шингарева о реквизи­ции хлеба у помещиков. Правительство сразу решилось лишь на на­ционализацию имущества и земли царской семьи. Тяжелая ситуация

с продовольствием и снабжением городов заставила 25 марта объявить все хлебные запасы собственностью государства, подлежащей обязательной продаже государственным продовольственным комите­там по твердым ценам. Но владельцы укрывали хлеб или сбывали его до постановки на учет, который комитетам так и не удалось наладить. Само же правительство, вопреки обещаниям, увеличило в августе в два раза закупочные цены, что повлекло за собой подорожание почти всех товаров.

Постановление «Об охране посевов» гарантировало неприкосно­венность всем формам земельной собственности в деревне, но однов­ременно наделяло местные продовольственные органы правом пере­давать незасеянные поля новым владельцам, что крестьяне расцени­ли как сигнал к дележу земель. В ответ Временное правительство грозило уголовной ответственностью и уговаривало: «Большая беда грозит нашей родине, если население на местах, не дожидаясь реше­ния Учредительного собрания, само возьмется за немедленное переу­стройство земельного строя. Такие самовольные действия грозят все­общей разрухой. Поля останутся незасеянными, и урожай не будет убран. В стране наступит нужда и голод. Да не случится этого».

Когда лидер эсеров, министр земледелия В.М. Чернов распоря­дился взять на учет не использовавшиеся самими помещиками пахот­ные земли, против него началась ожесточенная кампания со стороны дворянских обществ и съездов земельных собственников; обвинен­ный в сотрудничестве с немцами министр подал в отставку. Только 20 октября правительство приступило к обсуждению законопроекта о выкупе той части помещичьих земель, которая сдавалась в аренду крестьянам.

Но крестьян мало заботили форма и «классовый» состав власти; на уровне волостей и сел не было никакого «двоевластия». Сельские сходы диктовали свою волю приезжим «комиссарам» и часто без осо­бого шума осуществляли земельный передел, не обращая внимания на губернскую и центральную власть: «Наша партия одна — Земля и Воля». «Черный передел» с захватом чужих земель и угодий вызывал войну крестьян против всех: государства, помещиков, хуторян, чле­нов других общин и приезжих из городов, требовавших свою долю. Как отмечали современники, «...в праздник деревня отправлялась в церковь, а после обедни всем миром грабила соседние усадьбы». В сентябре министр продовольствия С.Н. Прокопович заявил: «Пере­ход к принуждению является безусловно необходимым», — и готовил-

ся послать в деревню вооруженные отряды. А оттуда поднималась волна крестьянских выступлений с захватом «частновладельческих» земель: в марте было 260 случаев, в апреле — 880, в мае — 3000.

Осенью Чернов горько раскаивался: «Надо было с самого начала революции в срочном порядке дать новые временные законы, кото­рые бы урегулировали все землепользование... Надо было сделать из земельных комитетов прочные, авторитетные органы государствен­ной власти на местах, способные своевременными мерами — когда нужно, властными и решительными — предотвращать вспьпики неу­довлетворенных потребностей масс, идя навстречу тому, что в них есть здорового. Вместо этого мы опаздывали, опаздывали и еще раз опаздывали. Решительно каждая мера, направленная к вмешатель­ству в старые неограниченные прерогативы собственников, натыка­лась на ожесточенную оппозицию и вне, и внутри коалиционного правительства».

Путь медленных и частичных решений был бы возможным — при наличии сильной и эффективной «вертикали власти». Но ее-то у пра­вительства и не было! С самого начала Временное правительство отодвинуло от власти Государственную думу, что было ошибкой. «Царская» Дума была избрана явно не демократически, но она была легитимным народным представительством, а главное — обладала опытом гласного обсуждения и принятия законов и контроля за фи­нансами государства. В марте были уволены все губернаторы, хотя среди них были толковые администраторы; следом за ними упраздне­ны земские начальники и весь полицейский аппарат. Глава государ­ства князь Львов публично заявлял: «Правительство сместило старых губернаторов, а назначать никого не будет. На местах выберут. Такие вопросы должны разрешаться не из центра, а самим населением». На местах же царило не двое-, а многовластие при отсутствии какой-ли­бо правовой системы.

В итоге срочно пришлось назначать временных судей, милицию; посылать из центра комиссаров. Назначенные комиссары часто не об­ладали ни опытом, ни авторитетом и должны были считаться с Сове­тами, земствами, прочими комитетами общественных организаций и волостным крестьянским самоуправлением, а в случае конфликта их сменяли те, в чьих руках была сила — чаще всего местные гарнизоны. По той же причине спешно созданные продовольственные комитеты не смогли обеспечить проведение хлебной монополии. Разгром полиции и массовая амнистия привели к разгулу преступности, с которой не могла справиться непрофессиональная милиция из добровольцев.