Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Соколов Никита

По словам Фонвизина, Панин предлагал «основать политическую свободу сначала для одного дворянства, в учреждении Верховного се­ната, которого часть несменяемых членов назначалась бы от короны, а большинство состояли бы из избранных дворянством из своего сос­ловия лиц... Под ним в иерархической постепенности были бы дворя­нские собрания, губернские или областные и уездные, которым пре­доставлялось право совещаться в общественных интересах и местных нуждах, представлять об них Сенату и предлагать ему новые законы».

«Выбор как сенаторов, так и всех чиновников местных админист­раций производился бы в этих же собраниях. Сенат был бы облечен полною законодательною властью, а императорам оставалась бы власть исполнительная, с правом утверждать Сенатом обсужденные и принятые законы

и обнародовать их. В конституции упоминалось и о необходимости постепенного освобождения крепостных крестьян и дворовых людей». В этом проекте видны как идущие из прошлого идеи о выборном дворянском представительном органе, так и новые, уводящие в будущее, к проектам М.М. Сперанского, Н.И. Новосиль­цева, Н.М. Муравьева, принципы разделения властей, парламента­ризма (правда, только дворянского), законодательной инициативы «снизу», наконец, отмены крепостного права.

Судя по дошедшим до нас сведениям, императрица упредила заго­ворщиков и затея провалилась, но, как установил М.М. Сафонов, и за несколько дней до своей смерти в 1783 г. Панин убеждал Павла преоб­разовать государственный строй России на конституционных началах. Проект Панина и Фонвизина всплыл вновь в 1801 г. в заговоре теперь уже против Павла (правившего совсем не по заветам Панина) — для ограничения самодержавия будущего Александра I. Не получилось и на этот раз.

Следующим был проект масонско-просветительский, новиковский. Для Новикова и созданной им из братьев — «вольных каменщи­ков» и с помощью их капиталов «Типографической компании» глав­ным в масонстве были два направления деятельности. Во-первых, ду­ховно-нравственное исправление собственной личности на стезях христианского вероучения (Новиков, его учитель И.Г. Шварц, соратники С.И. Гамалея, И.В. Лопухин, И.П. Тургенев, Г.М. Походяшин были людьми глубоко веровавшими и напряженно искавшими «Царства Божьего и правды его»). Правда, масоны были христианами гностического толка, искали некоего тайного знания, чем крайне нас­тораживали многих, в том числе просвещенного и либерального мит­рополита московского Платона (Левшина). Как вспоминал Лопухин, «он очень в разговорах восставал против нашего общества; однакож расставались мы всегда приятелями». Именно под влиянием бесед с Платоном Лопухин написал краткий «Нравоучительный катехизис ис­тинных франк масонов» — очевидно, первый мирянский катехизис в России.

Во-вторых, «практическое християнство» — грандиозный по сво­им масштабам просветительско-филантропический проект, в рамках которого за десять лет (1779—1789) аренды типографии Московско­го университета (Ключевский называл их «новиковским десятилети­ем в русской культуре») была издана почти тысяча наименований книг (треть всех вышедших в стране), первые в России женские, детские, философские, агрономические журналы, учебники и т. п. Новиковцы открыли при Московском университете первую в стране педагогическую семинарию для подготовки преподавателей гимназий и пансионов, первое студенческое общество («Собрание университе­тских питомцев»), переводческую семинарию, ученики которой обу­чались на средства, собранные масонами, больницу и аптеку (бедным лекарства раздавались бесплатно).

Позднее Пушкин писал, что «Новиков был первый, кто сеял лучи просвещения в нашем отечестве». Не только просвещения, но и бла­готворительности. Когда в 1786—1787 гг. жестокие морозы и засуха стали причиной неурожая и голода, поразивших центральные губер­нии России, правительство, занятое потемкинскими прожектами в Крыму и подготовкой к новой войне с Турцией, не предприняло ни­каких мер, чтобы помочь голодающим. Собственно, для этого не бы­ло и необходимых средств — по словам графа Лудольфа, сопровож­давшего Екатерину в путешествии по «полуденным краям», «для ра­зорения России надобно не особенно много таких путешествий и таких расходов».

Именно Новиков и его соратники собирали средства для покупки зерна голодающим, раздавали крестьянам хлеб и семена для посева. По приблизительным подсчетам, они спасли от голода крестьян «более чем из ста селений казенных и дворянских». Самую большую помощь оказал Новикову его друг и почитатель Г.М. Походящий, сын богато­го владельца

уральских заводов, который передал для голодающих пятьдесят тысяч рублей. Это, кстати, было не первое и не последнее пожертвование на нужды просвещения и благотворительности Походяшина, который в конце жизни умер в нищете, имея над головой портрет Н.И. Новикова, которого глубоко уважал. Между тем разда­ча хлеба в том числе и казенным, т. е. государственным крестьянам, была расценена Екатериной как вызов власти, хотя эта самая власть и не справлялась со своими обязанностями.

Размах независимой от правительства просветительско-благотворителыюй работы насторожил Екатерину, вызвав в итоге не только разгром новиковского кружка и заключение самого Новикова в Шлиссельбург, но и начало в 1786 г. долго откладывавшейся школь­ной реформы — с тем чтобы перехватить инициативу у масонов. Но­викову и его соратникам официально были предъявлены обвинения чисто политические (связи с берлинскими «вольными каменщиками», вступление наследника Павла Петровича в масонство). Между тем еще наставник Новикова Шварц утверждал, что «всякое масонство, имеющее политические виды, есть масонство ложное», и деятель­ность «Типографической компании» и Дружеского ученого общества преследовала цели духовно-просветительские и филантропические. Именно эта активность, вкупе с поездками эмиссара новиковского кружка архитектора В.И. Баженова из Москвы в Гатчину к Павлу Петровичу (с разного рода христианской и масонской литературой) и стали причиной гонений.

Кроме того, очевидно, рационалистке Екатерине были (с чисто психологической точки зрения) чужды и непонятны религиозные по­иски масонов, их напряженная внутренняя работа по совершенство­ванию «дикого камня» души человека и превращению его в «камень краеугольный». Сама императрица, неукоснительно соблюдая все вненшие формы православного благочестия, внутренне была к нему вполне индифферентна. По сообщению П.И. Бартенева, «всенощную Екатерина слушала на хорах, где у нее был столик, за который она са­дилась и раскладывала иногда гранпасьянс. Стоявшие внизу молель­щики не могли этого видеть».

Наконец, складывается и радикальное направление, представлен­ное, правда, по большому счету одним Радищевым (по отдельным вопросам близки к нему были Я.Б. Княжнин, Ф.А. Кречетов). «Ульт­ралибералу» Радищеву (по выражению Ключевского) здорово не по­везло в науке — созданный В.И. Лениным образ «первого русского ре­волюционера-республиканца» надолго заслонил собой очень честного, чувствительного и мужественного писателя (кстати, управляющего петербургской таможней и единственного там чиновника, не бравше­го взяток).

В знаменитом, но не до конца понятом и изученном «Путешествии из Петербурга в Москву» (1790) с невиданной доселе остротой и сме­лостью поставлены самые насущные вопросы российской действи­тельности — о пределах власти монарха и правах граждан на сопро­тивление его злоупотреблениям, о губительных последствиях всеоб­щего крепостного права и «рабского покоя», о коррупции и несправедливости судебно-правовой системы, драконовской цензуре и т. д.

Императрица, очень внимательно, хоть и с нараставшей яростью прочитавшая книгу, оставила много эмоциональных замечаний на ее полях. Напуганная французской революцией, она увидела в труде Ра­дищева «рассеивание заразы французской: отвращение от началь­ства». Действительно, российское самодержавно-крепостническое го­сударство не вызывало восторга у сочинителя. Еще в 1773 г. в приме­чании к трактату Мабли Радищев перевел термин «йезро&те» словом «самодержавие» и пояснил — «самодержавие есть наипротивнейшее человеческому естеству состояние». Ода «Вольность» (1781—1783) содержит обличение монархии и предупреждение о грядущей народ­ной революции. Это отметила Екатерина, назвав оду «совершенно и явно бунтовскою, где царям грозится плахою, а Кромвелев пример приведен с похвалою». Горькая ирония и отголоски собственного неу­дачного опыта слышны и в замечании императрицы на полях главы «Хотилов» — «уговаривает освободить мужиков, да хто послушает». Приговор ее был суров — «бунтовщик хуже Пугачева», «надежду по­лагает на бунт от мужиков». Между тем в «Путешествии» Радищева все не так однозначно.