Выбирая свою историю."Развилки" на пути России: от Рюриковичей до олигархов

Соколов Никита

Екатерина признает необходимость для России самодержавной власти ввиду огромного пространства империи, но цель такой власти — не то «чтоб у людей отнять естественную их вольность: но чтобы действия их направити к получению самаго большаго ото всех добра». Деятельность всех правительственных учреждений должна быть осно­вана на законах — «чтобы люди боялись законов и никого бы кроме них не боялись». Законы же не должны запрещать ничего, «кроме то­го, что может быть вредно или каждому особенному или всему общест­ву». Декларируется веротерпимость, так как «гонение человеческие умы раздражает, а дозволение верить по своему закону умягчает».

Разумеется, Екатерина не просто компилировала тексты евро­пейских философов и юристов, но и пыталась адаптировать

их тео­рии к интересам собственной власти и страны, как она их понимала. Многое, что называется, изменилось до неузнаваемости (например, коренная для Монтескье идея «посредствующих властей» — относи­тельно независимых от трона органов управления, превратившихся в «Наказе» в проводников политики монарха).

В первоначальных набросках императрица, не настаивая на не­медленном освобождении крепостных, предлагала смягчить их поло­жение, предоставив право собственности на землю и оградив их от насилий помещиков. В окончательном варианте осталось лишь требо­вание, чтобы законы, с одной стороны, «злоупотребления рабства отвращали», а с другой, «предостерегали бы опасности, могущие отту­да произойти». Но и в таком виде «Наказ», вызвавший бурный восторг Вольтера, во Франции в 1769 г. был запрещен цензурой.

Уложенная комиссия была созвана осенью 1767 г. в Москве. Изб­ранные в нее 564 депутата представляли все сословия империи, кроме крепостных (считалось, что их интересы выражают помещики). В ито­ге довольно сложной системы выборов и представительства почти поло­вина депутатов были дворянами. Комиссия читала «Наказ» императри­цы и депутатские наказы, привезенные с мест, законодательство о крестьянах и т. п. Порой разгорались жаркие споры, главным образом о сословных правах и пределах власти помещиков над крестьянами. Прозвучали некоторые либеральные выступления — например, дворя­нина Г.И. Коробьина, потребовавшего законодательного ограничения крепостничества, или казака А.И. Маслова, предложившего вообще отобрать крестьян у помещиков и передать в ведение специальной кол­легии, которая бы собирала налоги и выплачивала бы их помещикам.

Но основная масса дворян продемонстрировала узкосословный эгоизм и враждебность каким бы то ни было реформам. Депутаты-го­рожане требовали права покупать крепостных и монополии на заня­тия торговлей. По меткому выражению С.М. Соловьева, «от дворян­ства, купечества и духовенства послышался этот дружный и страшно печальный крик: «Рабов!». Русское «третье сословие» добивалось не политических прав или юридических гарантий, а сословных привиле­гий. Через полтора года Уложенная комиссия была распущена и боль­ше не собиралась. Своей законодательной задачи она не выполнила. Свод законов будет составлен в России только в 1832 г. командой опытных чиновников под руководством М.М. Сперанского.

Но ее деятельность не прошла бесследно ни для власти, ни для рус­ского общества. Содержание местных наказов, речи депутатов, мате­риалы подкомиссий широко использовались в дальнейшей деятель­ности правительства. По словам самой императрицы, комиссия «по­дала мне свет и сведения о всей империи, с кем дело иметь и о ком пещись должно». В дальнейшем императрица будет действовать более прагматично, учитывая требования и интересы высших сословий. Бурные дебаты в комиссии стимулировали подъем гражданского са­мосознания самых различных групп русского общества. Как писал знаток русской литературы XVIII в. Г.А. Гуковский, «в комиссии пе­режила свой первый расцвет русская политическая речь как особый и важный вид публицистики и литературы вообще». В комиссии начи­нали свою общественную деятельность — пока в качестве протоколис­та и секретаря — гвардии поручик, а впоследствии знаменитый рус­ский журналист, издатель и масон Н.И. Новиков и гвардии сержант, будущий замечательный поэт Г. Р. Державин.

В советской историографии было принято критиковать Екатерину за лицемерие (осуждает рабство и говорит о вольности, но при этом не делает и шага в сторону отмены или хотя бы смягчения крепостничест­ва), попытку укрепить самодержавно-крепостнические

порядки при помощи новейших западноевропейских идей — исключительно для «отвода глаз». Об этом недавно писал В.М. Живов: «"Наказ", будучи самым прогрессивным юридическим памятником XVIII столетия, бьи вместе с тем законодательной фикцией, не имевшей никакого практи­ческого значения... входил в мифологическую сферу и выполнял ми­фологическую функцию, был атрибутом монарха, устанавливающего всеобщую справедливость и созидающего гармонию мира».

Историку трудно согласиться с такой интерпретацией. «Наказ» был не фикцией, а, скорее, по выражению А.Б. Каменского, «декла­рацией о намерениях», подготовительной работой для будущих «фун­даментальных законов» Российской империи, правда, так и остав­шихся в виде набросков в бумагах императрицы (отдельные и не са­мые существенные части этого плана были осуществлены в 1770—1780-е гг.). Не имевший юридической силы, этот первый опыт государственного либерализма оказал значительное влияние на рус­скую «историю идей», способствовал «приутотовлению умов». От него тянется нить к проектам М.М. Сперанского, Н.Н. Новосильцева, Н.М. Муравьева, к либерализму внука Екатерины Александра I и правнука Александра II, к Государственным думам эпохи Николая II. Либерализму, конечно, непоследовательному и противоречивому, так как трудно быть либералом самодержцу в европейской, но периферий­ной и пытающейся преодолеть отсталость стране, при хронически не­доразвитом обществе, где абсолютный монарх — и инициатор, и гарант движения вперед. Дилемму «деспот-реформатор» русские монархи, начиная с Петра I, решали каждый по-своему, с перевесом то в одну, то в другую сторону, но решена быть она не могла по определению.

Как писал о России екатерининский современник Дж. Макартни, «уделом самодержца здесь всегда будет определять своей рукой уро­вень цивилизованности, следить за каждым улучшением, которое мо­жет прийти в противоречие с его властью и поощрять его только тог­да, когда оно покорно его величию и славе».

Тем не менее, «Наказ» и Уложенная комиссия важны для нас как законодательный и государственный прецеденты, как первая попыт­ка приложения либеральных идей к российской почве (права и свобо­ды личности, законность, правопорядок и т. п.).

«Прабабушка» и «дурные шмели»

Столкнувшись с неоднозначной реакцией общества на свои инициати­вы, Екатерина усиливает литературную активность, направляя ее на «два фронта» — как против непросвещенных крепостников, так и против инакомыслящей дворянской молодежи. Организовав первый сатиричес­кий журнал «Всякая всячина» (1769— 1770) и призвав других литерато­ров последовать примеру «прабабушки», она вступает на поле публицистики, стремясь дать выход оппозиционным настроениям в печати и нап­равить общественное мнение в нужное русло. Главная же идея самой императрицы во «Всякой всячине» — идея «сословного мира»: все «сословия» должны быть довольны своим положением, так как они чле­ны одного тела — государства. «Долг наш, как христиан и как сограж­дан, велит имети доверенность и почтение к установленным для нашего блага правительствам и не поносить их несправедливыми жалобами».

Императрица дала свою версию причин роспуска Уложенной ко­миссии. Так, например, в ее «Сказке о мужичке» рассказывается о том, как портные (депутаты) шили мужичку (народу) новый кафтан (уложение). И хотя у них был даже образец такого кафтана («На­каз»), дело у них не шло. Тут «вошли четыре мальчика, коих хозяин недавно взял с улицы, где они с голода и холода помирали» (Лифляндия, Эстляндия, Украина и Смоленская губерния), которые, хоть и бы­ли грамотны, помогать портным не пожелали, а, напротив, стали тре­бовать, чтобы им отдали те кафтаны, которые они носили в детстве (старинные привилегии). В итоге мужичок так и остался без кафтана. Стремление свалить вину с больной головы на здоровую говорит о том, что императрица переживала завершение деятельности Уложенной комиссии как неудачу, за которую надо было «назначить» виновных.