Выбор
Шрифт:
— А ты посмотреть можешь?
— Я от рощи не отойду. Тут жизнь моя, не смогу я, даже когда б захотела. Стара уж. Устя… сможет, наверное, да молода пока, опыта у нее нет, учить некому было. Приглядываться ей долго придется, даже если уговорить сумеешь, а потом еще и ко мне ездить, советоваться, и думать нам вместе, не передумать.
Борис на Устю посмотрел, девушка ресницы опустила, медленно, соглашаясь со сказанным — и просто согласие давая.
— Не надо уговаривать, Боря. Согласная я уже. Чем смогу — помогу.
— Думаешь, дурища,
Устя только плечами пожала, ничуть за себя не переживая.
— Думаешь, я его — или ее — живым отпущу?
И такое в серых глазах светилось… упертое, твердое!
Когда б очутился перед ней колдун, не успел бы и вдоха сделать. Устя б ему зубами в глотку впилась, не хуже волчицы перегрызла бы!
— И то верно, — Борис задумался. — Так… отбор скоро. Всех в терема царские пригласят, и тебя в том числе. Федор-то лишь о тебе и мечтает, на другой жениться не согласится. — Заметил, как Устинью передернуло, и успокоить поспешил. — Устёна, знаю я, что Федор тебе не надобен. Вот тебе царское слово: выдам замуж за кого пожелаешь, только помоги! Все сделаю, чтобы защитить тебя! Найти мне эту нечисть надобно! Ведь наверняка оно со мной рядом, во дворце. Права наставница твоя, там эту гадину искать надобно, в палатах царских!
— Найду.
Нечисть искать?
Да для любимого Устя и звезду бы с неба пообещала, а тут — счастье ведь обещают, настоящее, огромное для той, которая уж и мечтать не решалась! Видеться, разговаривать, рядом быть…
Счастье!
Даже пусть не люба она ему, не надобна, как женщина, да разве важно это? Когда любишь до беспамятства, не о себе думаешь, не о нуждах своих, а о любимом: пусть живой будет! Пусть счастлив… даже с другой — пусть! А она его счастью порадуется, его теплом погреется, глядишь, и деток его понянчит. Самопожертвование? Просто такое счастье, когда другого человека вперед себя ставишь. Да и куда Устинье спешить? Роща ее в любое время ждать будет!
— Дура, — Добряна хоть и ворчала, а только юную волхву насквозь видела. Жалела даже.
Что уж там, и она молодая была, хорошо все помнила…
И соловья, от счастья поющего, и как травы голову дурманят, и как глаза любимого светятся… давно уж ушла ее любовь. А поди ты — помнилось!
Борис не видит ничего, ну так пусть. Не надобно и намекать, сами поймут, а не поймут — значит, и не стоит он такой любви-то. Обойдется.
Слепому душой солнышко не покажешь, не получится.
Смолчала Добряна, о другом заговорила.
— Ты, государь, полежи еще чуток. Раз опамятовал, дальше легче пойдет. Через часок и в седло сядешь. А я покамест на двор к Устинье гонца пошлю. Пусть приедут за ней, домой отвезут. Как уж ее в палаты царские привезти — то сам решай, а к себе покамест не допускай никого. Ни жену, ни любовницу какую, ни слугу близкого — рядом твоя нечисть, совсем рядом. И к аркану привык ты, вновь его накинуть
— Одежды ношеной? — это уж Устя спросила.
— Нет… часть человека нужна.
— Слюна?
— Тоже можно. Так что не плюйся ни на кого, государь, второй раз ведь Устиньи рядом и не случиться может.
Явно насмешничала старая волхва, но Борис не прогневался. Уходили и слабость, и боль, и ломота в суставах — давно он себя так хорошо не чувствовал. А уж когда волхва к нему наклонилась, и посоветовала еще кое-что пока ни в ком не оставлять… тихо-тихо, так, чтобы Устя не слышала, Борис и вовсе себя почувствовал, ровно ошпаренный. Не то, что уши — нос покраснел! Даже чихнул от смущения. Стыда у этих баб нет!
— Не простынет он в снегу-то? — забеспокоилась Устя.
Она ж Бориса сгрузила там, где он с коня упал, а дотащить тяжелого мужчину двум бабам и не под силу было.
— Здесь он уже под защитой Живы-матушки, здесь Ее воля. И моя немножечко… ничего с ним не будет. Полежит, да и встанет.
Устя кивнула, дыхание перевела.
— Хорошо, когда так-то…
— Хорошо, — Добряна Усте ковшик протянула, сама встала, снег стряхнула. — Пойду я. А вы приходите, как он на ноги встать сможет.
И ушла.
Устя наедине с царем осталась.
— Нет нигде ее.
— Не видели.
— Вроде как похожая девушка с каким-то мужчиной говорила, и с ним ушла. А что за мужчина — парень у коновязи не знает.
Михайла только зубами скрипнул.
— С незнакомцем Устя не уехала бы. Не она то.
— Может, знакомый кто? — задумался Истерман.
— Чтобы царевича прогнал? Что — сюда государь пожаловал?
Рудольфус только фыркнул недоверчиво. Государь? Да как поверить в такое?
— Нет, конечно. Но куда-то ж она делась? А Федька спит… что б такое Заболоцким сказать?
— Может, на подворье к ним послать? — Михайла точно знал, случись Усте убежать, она домой пошла бы. Как в тот раз.
— И пошлю, — согласился Руди. — Ну хоть трупа нет, и то радость. И руки у Федьки чистые…
Последние два предложения он почти про себя произнес, но Михайла услышал. И вздрогнул.
Его Устя — и в лапах Федора! Бьется, пытается вырваться, хрипит пережатым горлом, а Федор все сжимает и сжимает ладони… так явственно картина эта представилась, что мороз по спине побежал.
Если с Устей хоть что, хоть волосок с головы ее упадет…
Убьет он этих тварей. И в бега подастся! Не впервой!
— Илюшенька, а можно вот это? Для Вареньки?
Маша была счастлива. Вот она — радость ее, стоит рядом, на ткани смотрит… видно, что в тягость все эти тряпки ему, но ради Маши готов и на такой подвиг. А ткань действительно красивая, птицами заморскими расшита, невиданными, и тоненькая вся, из такой для Вареньки платье бы выкроить…
Илья невесту к себе поближе притянул.