Выбор
Шрифт:
Устя визжать не стала.
Только кувшин об пол звякнул. Сама не поняла, как уронила его, руку вперед вытянула.
Остановить?
Что могла бы сделать она? Да ничего!
Она и подумать не успела — тать вперед шагнул, и поняла девушка, что сейчас он Дарёну ударит. А то и ее тоже… потом.
И такое в ней колыхнулось.
Черное, безудержное, безумное… не для того она из черной жизни пришла сюда! Не для того, чтобы своих родных отдавать, без защиты оставлять!
Огонь под сердцем так полыхнул — казалось, сейчас самое
И полыхнуло.
Черным сухим огнем.
Устя к нему уж привыкла, приноровилась. А тать как был он — так на пол и осел. И откуда-то знала боярышня — все, конец, теперь уже не человек это.
Дохлятина непотребная.
А вот чего Дарёна вслед за ним на пол оседает? Неуж задел он ее?
Да нет, нож чистый… испугалась, наверное… а ей-то что делать? Как быть?
Устя вокруг поглядела — и выдохнула. Есть нужное!
На столе нож лежит, миска с яблоками рядом. Дарёне их кусать тяжело, нянюшка их на дольки режет и ест. А нож-то острый, хоть и короткий…. Взяла его Устя, примерилась — и татю в спину воткнула.
И завизжала.
Да так, что Варя расплакалась еще сильнее, а на полу Дарёна зашевелилась, но Усте не до того было. Шум послышался, народ сбегался… вроде все хорошо.
И Устя позволила себе истерикой зайтись.
Есть от чего, человека она убила.
Впервые.
За две жизни.
Люди влетали — застывали в изумлении.
И то сказать — боярышня у двери в истерике бьется, на полу труп лежит, и судя по ножу в руке — не яблоки он резать сюда пришел. Дарёна у люльки с малышкой лежит, вроде как живая, малышка криком заходится…
Первым Илья опомнился.
Машку свою к люльке толкнул, сам к Дарёне бросился, по щекам похлопал, с пола поднял со всем бережением.
— Живая?
— Ох… живая, Илюша. Живая я… чудом, не иначе!
Маша ребенка подхватила, к себе прижала, и такая дрожь ее била, что как бы успокоительным отпаивать не пришлось. Боярыня Евдокия рядом с дочерью опустилась, обняла, к себе прижала… Устя завыла тише, матери в плечо уткнулась.
— Что случилось тут? — рыкнул Алексей Заболоцкий, да только от Устиньи ответа не дождался он, Дарёна ответила.
— Б-боярин… нел — ладное чт-то….
— На вот, выпей… — Илья по сторонам огляделся, ковш с водой со стола подхватил, Дарёну кое-как напоил, та хоть заикаться перестала, а там и о случившемся поведала.
— Я малышку укачивала, плакала она. Мужик пришел, лавку принес, я на него и не посмотрела даже. А потом обернулась — а он на меня с ножом. И боярышня Устинья в дверях. Я к малышке, он на меня, тут я и упала, наверное, без памяти… прости, боярин. Не помню больше.
Мужчины меж собой переглянулись.
На татя посмотрели.
В руке-то у него нож — понятно. А в спине?
Илья
— Устёна, что случилось, доченька? Все закончилось, в безопасности ты, никто не тронет, не обидит, мама здесь, мама рядом…
— Маменька… вошла я — а тут тать с ножом. К Дарёне, к малышке. Замер на секунду, мне хватило. Я нож со стола схватила, и ему в спину воткнула, когда он к Дарёне повернулся… маменькаааааа…
— Устя!!!
Маша ребенка Илье сунула, сама к Усте подлетела, упала рядом, обняла.
— Родненькая! Век Бога за тебя молить буду!!! Когда б не ты… — и тоже в истерике заколотилась, представляя, что ее доченька — и тать с ножом, и нянька беспомощная…
Боярыня на мужа посмотрела требовательно, Алексей тяжко вздохнул, невестку с пола поднял.
— Так, Марья, ты ребенка возьми, да к себе иди. Сегодня вам с ней нянчиться, Дарёна сегодня сама бы полежала. Илья, жену уведи!
Илья уж понял, что сегодня Маша дочку с рук не спустит, Вареньку отдал жене, приобнял ее за плечи, да и повел из горницы, уговаривая потихоньку.
И то…
Какие уж сейчас Устинье благодарности? Ей бы вина крепленного, да поспать, авось и отойдет!
Не дело это — бабам убийцами быть. Понятно, за ребенка она кинулась, за своего цыпленка и курица — зверь. Но сейчас бы Усте самой опамятовать, успокоиться…
— Дуняша, ты Устю возьми, да у меня там, в поставце, вино крепкое. Дай ей выпить, пусть отоспится. Иди с матерью, Устя, все хорошо будет. Дарёна, и ты ложись, давай. Ксюха, где тебя Рогатый носит?
— Тут я, тятенька.
— Вот и ладно! Сегодня с Дарёной побудешь, и чтоб ни на шаг не отходила!
— Батюшка!
— Спорить еще будешь?
Ударить боярин не ударил, но лицо у него такое было, что мигом Аксинья язык прикусила.
— Да, батюшка. Как скажешь.
— То-то же.
А сам боярин сейчас в Разбойный приказ пошлет. Пусть татя заберут… может, в розыске он? Или еще чего? Не нужен он тут валяться! *
*- на Руси законная самозащита была более, чем законной. Устинье даже вира за убитого татя не грозила. Сам влез? Туда тебе и дорога. См. Русскую Правду. Прим. авт.
Михайла из возка смотрел, ругался про себя черными словами.
Дурак непотребный! Таракан сивый! Недоумок!
Ни украсть, ни покараулить!
Попался, видно же, и убили его! И не жалко даже, туда дураку и дорога, лишь бы не успел сказать, кто навел его! Ну, то Михайла завтра выяснит. Сегодня-то ни с кем не встретишься, беспокойно на подворье, суетно, шумно. А завтра и попробовать можно…
Глава 4
Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.