Выбор
Шрифт:
Вот теперь Федору и все понятно было, и ругаться не хотелось. Пусть бабка ее и дальше так хорошо охраняет, не от него, конечно, он-то в будущем муж Устиньин, законный, но… пусть пока постережет.
— А пройти, посидеть с ней рядом можно?
Агафья головой сурово качнула.
— Уж прости, царевич, хочешь — казнить меня вели на месте, а не пропущу. Ты ж не усидишь, знаю я вас, молодых-горячих, начнешь ее за руки хватать, али поцеловать попытаешься.
Уши у Федора краснели медленно, но неотвратимо.
— Это…
Угадала
— Вот. А ее будить сейчас никак нельзя. Понимаешь? Совсем никак, не то хуже потом будет!
Федор только вздохнул, еще раз посмотрел в щелочку на Устинью.
Девушка лежала на боку, подложив руки под голову, коса длинная на пол спадала, на личике выражения менялись. Вот увидела что-то плохое, нахмурилась, шевельнулась, потом лоб разгладился, на губки улыбка набежала, и вся она такая стала, на ангела похожая…
Только облизываться и осталось.
— Ты ее постереги, бабка.
Серебряный рубль Агафья с достоинством приняла, даже поклонилась.
— Ты уж прости, царевич, когда не так сказала чего, а только девочку я защищать буду.
Федор и не возражал. Гнев улегся.
Но в разбойный приказ он еще съездит, разъяснит там боярина Репьева. Пусть объяснит, как у него тати по столице бегают невозбранно? А?!
День прошел, хлопотами наполненный, вечер уж наступил, когда Устинья глаза открыла, потянулась. Агафья тут же рядом оказалась, на внучку поглядела пристально. Вроде и обошлось?
— Устенька, очнись, внученька…
— Бабушка?
Агафья Пантелеевна внучке лоб пощупала.
— Нет у тебя горячки, хорошо это.
— Нет… с чего горячка?
— Не помнишь ты ничего? Устя?
Тут-то Устинья и вспомнила. И татя, и огонь черный, и действия свои, и застонала в голос, не сдерживаясь уже.
— Оххх!
— Считай, вечер уже! Почти сутки ты без сознания лежишь, и я тебя добудиться не могла. Уж и царевич приезжал, и из Разбойного приказа людишки наведывались. Боялась я, не опамятуешь ты до завтра, а ежели б горячка началась, то и вовсе надолго это.
— Завтра? Ах да, завтра же на отбор ехать…
— Сил ты много потеряла, внучка. Расскажешь, что случилось?
— Не слушает нас никто? Нет рядом ничьих ушей?
Агафья на всякий случай дверь проверила, засов задвинула, к правнучке подсела.
— Тихо-тихо говори, Устенька.
Устя и рассказала.
И о страхе своем безумном.
И о том, как огонь в ней вспыхнул.
И как упал к ее ногам тать… она уж потом сообразила нож в него воткнуть, опосля кричать о помощи. Ежели б не нашли в нем ничего, заподозрили б неладное. Агафья слушала, вздыхала, потом Устю по голове погладила.
— Все ты верно сделала. Не казни себя.
— И не собиралась
— Неужто не задумывалась ты? Лекарство и яд — суть одно и то же. Кто лечить умеет, тому и убить под силу. И… в то же время, не можем мы этого сделать.
— Почему?
— Потому что в глазах Матушки каждая жизнь — ценность. Мы ее оберегать созданы, а не лишать, лелеять, не карать.
— А вот так, как я?
— Потому и слегла ты. Выплеснула всю силу в едином порыве… когда б Матушка тебе свой знак не дала, когда б не ее благоволение, ты и умереть могла бы.
— Зато Дарёна жива. И Варенька.
— Вот. Не за себя ты дралась, за други своя жизни не пожалела. Так-то еще можно. И молода ты пока, не закостенела, нет для тебя наших правил.
— А… еще смогу я так?
— Не ведаю, Устенька. Никогда я о таком не слышала, не видывала. Может, в летописях и есть такое, про то Добряну расспросить надобно, но не завтра это будет. Первый отбор завтра, внизу люди от царевича дежурят, когда не опамятуешь ты ко времени али вовсе заболеешь, перенесут его. Но сейчас-то я смотрю, не надо будет этого делать?
Устя ресницы опустила.
— Не надобно переносить ничего, пусть так царевичу и доложат. А… что ты сказала? Что люди говорят?
— Что разбойник на подворье забрался, да в детскую попал. Что защищалась ты, вот нож и схватила… туда и дорога негодному. Это какой-то… Сивый. Государь приказал, так мигом розыск учинили, узнали и кто, и что, и зачем приходил. Его вроде как разыскивают, холоп то беглый, хозяина убил, деньги украл, разбойничал.
— И что его к нам занесло?
— Мало ли как бывает? Свадьбу играли — мог он подумать, что поживиться чем удастся.
— И такое могло быть. Царевич не являлся?
— Приезжал, сказывал, что без тебя отбор не начнется. Крепко в тебя он вцепился, Устенька.
— Да пропадом бы он пропал, — честно сказала боярышня. — Бабушка, а ты мне ничего рассказать не хочешь о Захарьиных? Не успели мы ранее поговорить, а надобно!
— Нашла я все, Устенька, и зелья, и книгу, и еще разности всякие, черные, все там лежит, в подвале. И давненько уж все обустроено, лет тридцать тому…
— Значит, баловались Захарьины черным.
— И баловались, и продолжили, и подвальчик тот обжитым выглядит, только вот кто из них там бывал, не ведаю.
Устя задумалась, родословную муженька своего бывшего — небудущего припомнила.
— Захарьины… Никодим Захарьин вроде как на какой-то иноземке женился, — Устя припомнила, что точнее не упоминала Любава и странно же это было! О связях своих родственных с Раенскими она подробно рассказывала, а как речь об отце да матери заходила, так тут же и разговор в сторону уходил — отчего бы? — Кажется так, а точнее не помню я.