Выбрать волю
Шрифт:
До него, по правде сказать, дошло гораздо больше, чем он хотел бы понимать.
Он сделал шаг назад и сложил руки на груди. Смерил её мрачным взглядом и произнёс:
— Вот как, значит? Ты на его стороне?
Она наклонила голову набок и выгнула бровь.
— Разве я могу быть не на стороне моего супруга? — мягко почти пропела она сладким голоском.
Он наклонил голову симметрично ей и сухо передразнил:
— Разве не ты категорически требовала развода со мной?
Она мягко перевела положение головы, наклонив её к другому плечу, и внесла предложение:
— Ты не ищешь Дерека — я не требую
Он рассмеялся зло и отчасти безумно.
Быстрым шагом отправился на выход, но от дверей обернулся и с ненавистью ответил:
— Устроит, солнечная.
Хлопнув дверью, ушёл.
Она, дрожа, осела на стул и уронила голову на руки.
Ей отчаянно казалось, что все они трое были катастрофически неправы и натворили что-то ужасно неисправимое.
Глава шестая
Как ни хорошо Дерек знал Грэхарда, в оценке степени его привязанности он явно ошибся. Проблема была не в том, чтобы Грэхард не умел любить, а в том, что он не умел выстраивать равноправные отношения. Ему нужно было всё контролировать, во всём побеждать, не встречать сопротивления своей воле, и ему было сложно вспоминать, что у другого человека тоже есть воля, чувства и желания.
Но отсутствие способности строить отношения не является препятствием к тому, чтобы любить кого-то сильно и искренне.
Дерек был Грэхарду другом и братом; и никогда в своей жизни Грэхард не был ранен так мучительно, как теперь.
Потеря самого близкого человека — а у Грэхарда никогда не было никого ближе Дерека — и сама по себе страшна. Но понимать, что друг сам оставил тебя, и что ты долгое время не замечал, как отталкиваешь его от себя, — ещё страшнее.
Грэхард никогда не думал обо всём этом раньше; его всё устраивало. Дерек был удобен; Дерек был весел; Дерек принимал все неприятные стороны характера владыки и умел под них построиться.
Грэхарду никогда и в голову не приходило, что ему может надоесть подстраиваться, или что он не хочет этого делать.
Теперь, когда пытаться что-то изменить было уже поздно, Грэхарду с несомненной отчётливостью припоминались собственные слова и поступки, которые привели к такому финалу. И, поскольку он был всё же человеком умным, он в ужасе признавал, что иначе и не могло сложиться, и что он собственными своими руками сделал всё, чтобы превратить друга в чужого человека.
Шаг за шагом, день за днём в его голове всплывали все пятнадцать лет — приказов, придирок, гневных срывов, скандалов, отмахиваний от проблем, нежеланий слушать и слышать, и прочая, прочая, прочая, вплоть до того рокового удара, который теперь казался ему тем приговором, который он подписал сам себе, обозначив этим поступком, что он никогда не изменится.
В своём шоке владыка прошёл несколько стадий.
Сперва в нём говорила обида. Он так и сяк вертел в руках те самые марианские клинки, которые уже изрядно погнул, — на тренировку он выйти не мог ввиду простуды, поэтому просто гнул их машинально в разные стороны, постоянно с обидой повторяя внутри себя: «Почему нельзя было просто поговорить? Нет, ну почему нельзя было просто сказать?»
Грэхард, к сожалению, не замечал за собой, что с ним не всегда можно просто поговорить, и что зачастую он собеседника и слышать не хочет.
Закономерным
Следующей стадией стала тревога. Владыка попивал отвар из того самого либерийского фарфора и закономерно вспомнил недавнюю сцену, которая теперь-то виделась ему совсем в другом свете. Придав тогдашней шутке слишком много значения, Грэхард стал считать, что в тот момент Дерек чуть ли не прямым текстом заявил, что хотел бы уехать в Ниию, а он, Грэхард, ещё и умудрился категорически запретить такой отъезд. «И как же он теперь в Ниии без шубы?» — мрачно грустил Грэхард, слушая завывания осеннего штормового ветра под окнами. Даже в Ньоне было уже неуютно. Что уж говорить о морозных соседях!
Чашки размышлений владыки тоже не вынесли — в тревоге он слишком крепко сжимал пальцы, и хрупкий фарфор крошился и ломался в его руках, оставляя по себе неприятные царапины.
Этим царапинам Грэхард почти радовался, видя в них справедливое наказание самому себе.
Обида и тревога, перемучавшись, переплавились в отчаяние.
Грэхард заперся в своих покоях и запил.
Ну да. Трофейные марианские клинки он уже сломал — они для спускания пара были более непригодны. Трофейный либерийский фарфор перебил — тоже не подходит. Оставалось только заблевать трофейный марианский ковёр. Чтобы для полного комплекта.
Вот уж правда: если вы — смелый завоеватель и сильный правитель, это ещё не гарантирует того, что вы сумеете состояться в сфере простых человеческих отношений. И порою вам только и остаётся, что гнуть клинки, бить фарфор или... пить.
Последнее, к слову, было в высшей степени нетипично.
Обычно все свои проблемы такого рода владыка решал тотальным погружением в работу, а не самоустранением от всех дел. И уж тем паче он не привык топить боль в спиртном — перед глазами у него с детства стоял отвратительный пример отца, который в пьяном виде творил вещи совершенно немыслимые.
Хуже всего было то, что некому теперь было вытащить его из такого состояния, ведь единственный человек, который имел к нему подход, как раз и покинул его. Ни стража, ни сановники, ни даже мать не решались вступить в его покои — хотя княгиня и проявила некоторую настойчивость в этом вопросе, и в итоге еле успела увернуться от пустой бутылки.
Именно княгине и пришла в голову мысль обратиться к Эсне.
Отменить свой приказ о её затворе Грэхард, во всяком случае, успел.
Выслушав непривычно взволнованную княгиню — та так сжимала пальцы, что, казалось, сама себе их сломает, — Эсна кивнула и отправилась осуществлять свою великую миссию по сдерживанию разрушительных наклонностей владыки Ньона.
Было ли ей страшно?
Очень.
Сомневалась ли она хоть каплю?
Нет.
Она приняла своё решение, и теперь претворяла его в жизнь спокойно и последовательно.
В покои её запустили без вопросов — стражники чрезвычайно обрадовались, что хоть кто-то займётся этой ощутимой проблемой.
Грэхард обнаружился в спальне. В совершенно невменяемом виде — грязный, помятый и опухший — он валялся на кровати в обнимку с полупустой бутылкой.
С порога в нос Эсне ударил отвратительный смрад, который обычно сопутствует многодневным попойкам.