Выход из Windows
Шрифт:
ОСВИДЕТЕЛЬСТВОВАНИЕ
Серафимова сидела рядом с диваном, на котором лежала Евдокия Григорьевна. В окна бил яркий утренний свет, так что окна дрожали. Впрочем, дрожали они от проезжавших по Солянке троллейбусов, а также от проходивших под домом поездов метрополитена. Марк Макарович сидел на кухне, Серафимова заметила, что он находится в неимоверном напряжении, но решила, что это от переживаний за супругу. Евдокия Григорьевна слегла вчера вечером, подскочило давление.
– Что у вас произошло, Евдокия
Евдокия Григорьевна, вялая, словно уставшая и разморенная после полевых работ, повернула к пей голову. Волосы ее выбились из пучка и расползлись по подушке.
– Нет спасу, доктор, тьфу, оговорилась, Нонночка Богдановна, - Евдокия Григорьевна выдохнула, артистически выдвинув вперед нижнюю челюсть.
– Вы понимаете, я не знаю, что ей от меня надо. Пишет на меня письма в милицию, как будто я проходимка какая-то, теперь дед утром мне заявляет, что сегодня приедет какой-то врач, со мной поговорить. Какой врач? Зачем? Я сама медик. Захочу вызову из своей поликлиники, мне другие врачи не нужны.
Серафимова начала понимать, зачем Лоле Закариевне Эминой потребовалось довести старушку до исступления. Она пошла на кухню и спросила совершенно отчаявшегося Марка Макаровича:
– А какого врача вы ждете, не психиатра часом?
Марк Макарович покраснел, на его белой майке проступил пот, и он закрыл лицо руками. Все стало ясно. Хотят освидетельствовать бабушку, чтобы ее показания судом были признаны недействительными. Далеко идущий маневр.
В двери провернулся замок. Черноволосая, поджарая Лола быстрым шагом вошла на кухню.
– А вы чего здесь?..
– она была возмущена присутствием следователя, набросилась на отца, не обращая внимания на Серафимову.
– Это ты все подстроил, ну, смотри, вы у меня дождетесь, я своего добьюсь!
– Послушайте, милая, я здесь по приглашению вашей матери, Евдокии Григорьевны, а вы ведите себя потише, - прикрикнула Нонна Богдановна, - и объясните мне как следователю, ведущему дело, но которому ваша мама главный свидетель, а ваш сожитель - один из подозреваемых, что это за хиромантию вы выдумали с врачом?
Лола Закариевна качнула длинными ажурными сережками, дернула плечами, подняла бровь и фыркнула.
– Да ничего я вам объяснять не обязана. Вы здесь гость этой сумасшедшей старухи, так и идите к пей, а мне не указывайте, как я должна себя вести. И в наши семейные дела не лезьте, я ведь свои права и ваши обязанности знаю. А на освидетельствование есть определение судьи. Все по закону!
Серафимова ласково улыбнулась.
– Ну-пу, девочка, потягаемся, - сказала она и пошла к Евдокии Григорьевне.
– Только я вас умоляю, - воскликнула бедная старушка, сцепив ладошки, не подпускайте ее ко мне. Я ее боюсь. Она уже на меня лезла с кулаками. Требовала, чтобы я оформилась и убиралась
Тут в дверь позвонили. Вход в квартиру был прямо напротив двери, ведущей в комнату Евдокии Григорьевны, и Серафимова увидела, как за рифленым стеклом, в коридоре замелькали два белых халата. Двери комнаты распахнулись, и высокая почтенная женщина в сопровождении медсестры остановилась на пороге. Евдокия Григорьевна попятилась, откинулась на подушки, потом села на диване и уставилась на врача. Нос ее покраснел, она в испуге захлопала ресницами.
Марк Макарович вышел на середину комнаты и, скрестив дальцы, попытался объяснить жене, что все это подстроила дочь и надо просто пройти через это.
Евдокия Григорьевна посмотрела на Серафимову. Та кивнула.
– Да, пожалуйста, доктор, проходите.
Хозяйка показала на стулья и приготовилась к беседе. Серафимова уселась на маленький пуфик в углу комнаты, представилась врачу, спросила, не помешает ли ее присутствие. Той разрешено было остаться. Лола стояла в дверях. Марк Макарович ушел на кухню.
– Евдокия Григорьевна, - начала врач, подвинув стул поближе к дивану, вы, наверное, понимаете, что беседа у пас с вами вынужденная.
Давайте относиться к этому как к простой формальности.
– Что ж, доктор, я понимаю, - обреченно согласилась Евдокия Григорьевна.
– Вот и прекрасно. Расскажите мне для начала о себе. О вашей жизни. Вы ведь прошли войну? Что же у вас с дочерыо-то не ладится?
– Потому что с самой Германии привыкла хвостом крутить, ей и дела до меня не было, - завелась Лола, - нагуляла и сбагрила бабке. А сама по гарнизонам...
– Что же ты такое говоришь? Постыдись!
– взмолилась Евдокия Григорьевна.
– Вы видите?
– А почему дочь-то на вас обижается?
– врач мягко задавала наводящие вопросы, и вообще Серафимовой правилось, что она ведет себя корректно и учтиво.
– Может, есть за что?
– Да не знаю, она всю жизнь обижается. Она ведь больная родилась, все детство болела.
– А ты в это время на Сахалин умотала с мужем, больного ребенка бросив, - вставила Лола.
Ее трясло, она часто дышала и с ненавистью смотрела на мать.
– Прошу вас не перебивать, - строго произнесла врач.
– Я же с мужем поехала, ему там гарнизон дали. Он к тому времени уже академию закончил, - оправдывалась Евдокия Григорьевна.
– А вы действительно к дочери холодно относились?
– Ну, как я могу? Она же моя дочь. И мать есть мать. Я ее в таких мучениях рожала! Сама чуть не умерла и ее не потеряла.
– Может быть, из-за трудных родов вы стали отчужденно к ней относиться?
– Да нет, доктор, - вздохнула Евдокия Григорьевна, - просто у нее с детства характер был еще тот!