Выхожу один я на рассвете
Шрифт:
– Кто это?
Девочка моя съеживается, враз позабыв о зубе, а мне только того и надо. С упоением я рассказываю о домовом и его привычках, об ученых экспертах, которые наблюдают мою квартиру уже третий год и ничего не могут понять. Верить в Агафона они не желают, а множественный полтергейст упорно списывают на повышенную сейсмчность.
– Агафон? Ты зовешь его Агафоном?
– подружка заливается смехом.
– Прикольно, да?
– я с удовольствием присоединяюсь к ее веселью. Вторя нам, в стену долбит сухоньким кулачком невидимый Агафон.
Глава 6 Слесаря вызывали?
На
– Ну вот, а это наш Артем!
– С ехидцей представляет меня Матвей.
– Тот самый, что рассказывал мне о происках барабашки. Красавец и лентяй, жгучий почитатель Морфеевых объятий.
Англичане дружно кивают головенками, аспиранточка, зардевшись, переводит фразы и без нужды поправляет на голове прическу.
– Насчет Морфеевых объятий все неправда!
– Заявляю я и ласково гляжу ей в глаза.
– Сплю, как все, - разве что на часок-другой больше. Но этим приношу больше пользы, чем вреда.
– Мели Емеля, твоя неделя!
– Фыркает Матвей. Он уже деловито устанавливает в комнате принесенную аппаратуру, вонзает в тройники хищные штепсели.
– Помог бы лучше технику разместить.
– Видите?
– Я киваю в его сторону.
– Мир портит раздражение недоспавших и недоевших. Кстати, как вас зовут?
– Ее зовут Настенька, - басит Матвей и с хрустом раздвигает титановую антенну.
– Видал, какую бандуру на этот раз притаранили? Стоит, должно быть, тысяч сорок. И все только для того, чтобы выявлять полярные отклонения. У них в Лондоне на весь город только три аномальных точки - и те полудохлые. Зато симпозиумы каждый квартал устраивают. Настюх, это не переводи. Короче, выявим твоего барабашку и на поводок посадим.
– Чего его выявлять, он всегда при мне.
– Я снова гляжу в агатовые глаза Настеньки, и мне неудержимо хочется пощекотать ее за ушком. Все равно как доброго песика.
– Только вы напрасно днем заявились. Он сейчас спит. Вот ночью пожалуйста! Заходите, покажу.
– Покажете?
– Настенька делает восторженное лицо. Видите ли, я тоже собираю материал для доклада. Ездила в Пермь, на Кольский полуостров, и ничего явного. Одни слухи да пересказы. Вот если бы удалось что-нибудь самой увидеть... То есть, если бы вы помогли...
– Ну да, он поможет...
– Бурчит зловредный Матвей.
– И барабашку покажет, и все остальное.
Провода растянуты, аппаратура включена. Шепотом переговариваясь, англичане пялятся на цифровые дисплеи своих навороченных приборов, в напряжении чешут стерильно выбритые подбородки. Мы чинно рассаживаемся и начинаем ждать. Это глупо, но чистота эксперимента требует полного моего невмешательства.
– Видала?
Настенька смотрит на холст и снова неудержимо краснеет. А я вдруг представляю ее в голубом купальничке и с рыбьим хвостом вместо ног. Именно такими, верно, были в старину русалки. Жаль, поизвели всех. Говорят, на Шарташе одна еще плавает, но такая старая и облезлая, что больше похожа на щуку. Поедает подкормку в виде перловой каши - тем и живет.
За стеной взрывается натужный вой. Нечто стальное и клыкастое с яростью вгрызается в стену. Бедные англичане, подскочив на месте, с ужасом глядят сначала друг на друга, потом на меня.
– Это сосед, - успокаиваю я.
– Он стоматолог, зубы на дому сверлит.
– Зубы?
– У Настеньки от ужаса округляются глаза.
– Шучу. Обычный ремонт. Месяц назад въехал, до сих пор обустраивается.
Ученые из Лондона, вникнув в ситуацию, начинают энергично лопотать.
– Они говорят, что в таких условиях абсолютно невозможно ничего зафиксировать.
– Говорит Настенька.
Резон в их словах есть. Покончив с процедурой сверления, сосед начинает вколачивать кувалдой дюбели. От ударов экранчики приборов вспыхивают бирюзовым светом, демонстрируя совершенно невозможные показания.
– В принципе проблем нет. Сосед у меня деликатный. Если намекнуть, что мешает, он прекратит.
Настенька торопливо переводит, и англичане вновь горячо тараторят, явно голосуя за тишину и покой. Я беру тапок и колочу им по стене. Сигнал принят, сосед замолкает.
– Главный плюс в другом, - сообщаю я.
– От всех этих пертурбаций Агафон обычно просыпается. Так что обязательно напомнит о себе.
И точно, - одна из вазочек на полке начинает противоестественно раскачиваться. Хрясь! И посудина падает на ковер, провоцируя Настеньку на обольстительное движение. То есть, в красивой женщине все обольстительно, а моя гостья делает аж три движения - поднимается с дивана, шагает вперед, нагибается и поднимает вазу. Есть женщины-мини, а есть женщины-макси. Все равно как женщины легкого поведения и тяжелого. С первыми легко дружить, со вторыми удобно работать. Настенька являет собой нечто третье - по-своему уникальное и замечательное. Ни на флирт, ни на работу эти третьи не годятся, - исключительно для оглушительного и затяжного брака. Мне становится до одури хорошо. Хлопая по подлокотнику, я благодарю Агафона за импровизацию.
– Не разбилась, - удивленно говорит Настенька.
– Все, что разбивается, я держу под семью замками. Поясняю я.
– Хотя, если рассердить Агафона всерьез, он и в запертом буфете раскокает все к чертовой матери.
– Это уж, конечно...
– Матвей скептически улыбается.
Наши взгляды скрещиваются, как пара сверкающих шампуров, и я, и он - оба враз фыркаем. Самое странное, что мы не питаем друг к другу злобных чувств, хотя в моего барабашку Матвей абсолютно не верит. Он классический ученый-прагматик. Может бродить в облаке бабочек, но изучать будет только раздавленного собственной стопой жука.