Вырь. Час пса и волка

Гутарёва Ольга

Служивый, которого караульный назвал Прохором, снова кашлянул.

– Сдался ты вестникам, как прошлогодний снег.

– Ах, да! – караульный без весёлости хохотнул, странно дёрнулся. – Ты ведь ещё не слыхал, что с Ромашкой твоим случилось?

Мизгирь постарался сохранить безмятежный вид, но взгляд его теперь был прикован к караульному с бугристым лицом.

Рука караульного от пальцев до предплечья была обмотана тканым поясом. Вышивка на поясе указывала на приверженность его владельца к Благой вере. Мизгирь знал, что такой пояс олицетворял пуповину

человека с Подателем, а также неразрывную связь со всеми молящимися ему в мире. Однако носить пояс на руке среди приверженцев Благой веры было не принято.

Прохор с трудом сдержал кашель, глаза его стали влажными.

– Что с моим племянником?

– Парню свинья задницу откусила. Эка напасть!

– Не шути так, Макарко.

Макарко снова дёрнулся, пожевал губу и сплюнул.

– Уж если кто и шутит, так это Податель. Надысь наткнулся Ромашка твой на свинью, что в болоте утопла. Хотел было достать. Не знаю, на кой чёрт. Свининки захотелось, стало быть. Ну а та и ринулась. Оттяпала идиоту ползада.

– Живой хоть? – участливо спросил третий служилый, пришедший вместе с Прохором.

Макарко дрыгнул ногой, отвечать не спешил. Прохор побледнел, вытер лоб.

– Ну, чего молчишь-то? – произнёс, сдерживая кашель. – Живой, спрашиваю?

– Живой, да вот только пока задницу ему штопали, разглядели… проклятье на нём, – половина лица Макарко сжалась в усмешке. – Потому отнесли к священнику.

Прохор отступил на шаг, мотнул головой.

– Как такое возможно? Будь трижды проклята эта дребь! Я оставлял парня в добром здравии нынешним утром. А ты мне тут болтаешь, дескать его успели сволочь в церковь на закланье?

Прохор схватился за свой кочедык на груди, висящий на кожном шнуре. Изогнутый металлический стержень блеснул вблизи бугристого носа Макарко.

– Да ты просто-напросто брешешь! Отвечай, сукин ты кот! Где мой племяш?

Макарко положил руку на обух топора, дёрнул плечом.

– Не балуй, Прохор, а то обижусь. А обида она не геморрой – ногтем не соскребёшь.

– Геморрой не соскребают, – отозвался неожиданно даже для самого себя Мизгирь. – Я бы не советовал… соскребать.

Прохор разразился приступом кашля, отступил. Макарко с сомненьем поглядел на Мизгиря.

– Ты ещё что за знаток тут такой выискался?

– Медикус, – Мизгирь поскрёб щетину на подбородке.

Он уже и не помнил, когда брился последний раз. Пустил бороду на самотёк и теперь чесался ежеминутно, как шелудивый пёс.

– Чего-чего?

– Медикус. Ну, это если по грамотному.

– Экий ты выискался, лешачина. Ну и как нам твоя грамотность поможет? Напишешь письмо царю-батюшке? Что, мол, отряд наш размазало, как говно на паперти?

Мизгирь пожал плечом.

– Если вам от этого станет легче, то напишу.

– И всё по вине этих гнойных партизан, чёрт бы их побрал, – караульный яростно осклабился, вновь дёрнул шеей. – Мы потратили весь день и ночь, чтобы всех тут сжечь. А собралось их в этой глуши немало. Следовало бросить всё и бежать. Теперь-то поздно.

Мизгирь привык молчать, когда

его не спрашивали. Поэтому умолчал и теперь, зная, что инверийские крестьяне в этой деревне собрались из ближайших поселений – вот почему их было так много. В большинстве своём женщины, старики и дети.

– «Занятное дельце», – плеча Мизгиря коснулся холод, и трескучий, как древесина на морозе, голос зазвучал в его мыслях: – «Эти тупые крестьяне полагали, что захватчики не станут забираться глубоко в глушь. А тут, как назло, возникли партизаны и притащили на своём хвосте разъярённых савенов».

– «Заткнись», – мысленно отозвался Мизгирь, ковыряя языком зуб. – «И без тебя способен догадаться».

– «Рассказывай», – усмехнулся «голос». – «Без меня ты способен разве что женщину от козы отличить».

Караульный, не способный слышать их перебранки, тем временем продолжал, перемежая свою речь отборной бранью:

– Это место было нам ловушкой. И теперь мы передохнем тут из-за инверийского проклятия, мать их раз так. Болотные черти они все. Все до единого.

– «Нет здесь никакого проклятия… ах да!» – «голос» в голове Мизгиря притворно осёкся. – «Ты ведь способен догадаться САМ! Прости, медикус!»

Мизгирь промолчал. У него действительно практически не оставалось сомнений, что смертоносную болезнь в эту инверийскую деревню притащили сами савены. Такое случалось сплошь и рядом в военное время.

За последний год армия Савении продвинулась далеко на северо-запад, поглощая Инверийское княжество. Кто-то считал, что уплачивай инверийцы дань вовремя, войны удалось бы избежать, ведь война со стороны Савении явственно носила вымогательный характер.

Однако Мизгирь считал долговые претензии к княжеству лишь поводом. Савения желала обратить прибыль от морской торговли инверийских городов в свою пользу. Ведь от диких земель белоглазых, располагающихся северо-восточней, проку ждать не стоило.

Мизгирь подавил распирающий грудь вздох сожаления. И всё-таки инверийские партизаны и гибель крестьян в этой деревне – так совпало. Никакое то было не проклятие. Потому что проклятия на этой земле Мизгирь не чувствовал.

Мизгирь старался удерживать взгляд на караульном. Боковым зрением Мизгирь видел за спиной караульного движущуюся по собственной воле «тень», переступающую из стороны в сторону. Ту самую не в меру болтливую «тень», преследовавшую его уже девять лет.

Стоило «тени» коснуться Прохора, как середович быстро поёжился. Сморщенное лицо его стало ещё более несчастным.

– «Бедовый народ», – скучливо постановила «тень». – «Не смогли догнать партизан, поэтому решили отыграться на мирных жителях, подвернувшихся под руку. Им было всё равно, кого жечь живьём – женщин, детей, стариков», – «тень» обернулась, и на Мизгиря уставились два пылающих жёлто-зелёных уголька глаз. – «Нужно было отомстить за своих. Пролить кровь».

– Хватит разговоров, – сказал вдруг служилый, пришедший вместе с Прохором. – У нас приказ от старшины. Пущай вырь в церковь зайдёт.

Макарко недоумённо нахмурился.