Вырь. Час пса и волка
Шрифт:
– Что ещё за «вырь»?
– Это, – Прохор, теряя терпение, указал на Мизгиря. – Кудесник, ежели проще. Поклоняется Явиди, летает огненным смерчем, сношается со скотиной. Ясно тебе?
Макарко пожал плечами:
– «Вырь» у тебя на заднице, а это – двоедушник, стало быть?
– На севере таких вырями кличут, остолоп ты.
– Я, что ли, виноват, что звучит твой «вырь», как болезнь? Ну а ты, чёрт. Ну-ка, скажи, у тебя взаправду два сердца али брешут?
Мизгирь всё же вздохнул и вздохнул тяжело, как вздыхает всякий человек,
– Ну ты глянь на него, – хмыкнул караульный. – Какой тебе он двоедушник? Обычный приблуда. Ну а ежели сдюжит и снимет-таки проклятье, так он не иначе как святой!
Глуповато улыбаясь, Макарко с неохотой встал. Крыльцо под ним жалобно скрипнуло, просело.
– Эй ты, вырь. От убитого священника остался ящик со снадобьями и прочей рухлядью. Вон в той пристройке. Бери, ежели надобно.
Мизгирь взглянул на церковь. Построенная на инверийский обычай, она всё же принадлежала Благой вере.
– Вы убили даже священника?
– Инверийского священника, – поправил его караульный и снова дёрнул рукой. – Ты думаешь, эти свиньи инверийцы молиться правильно умеют? Ну а ты сам? Ты умеешь молиться, вырь?
– Иногда приходится.
– Счастливый, значит, раз «иногда».
Прохор закончил кашлять и сплюнул мокроту.
– Я с ним пойду. В молельню эту прогнившую. Ромашка там один не сдюжит. Да и я уже… на ладан дышу. Устал. Ежели обо мне спросят…
– Нужен ты кому, как летошний снег, – караульный дёрнулся. – Иди-иди, Ромашка твой тебя уже заждался.
***
«Тень», устав выслушивать их болтовню, заползла под козырь крыши. Исчезла из вида. Мизгирь знал – ненадолго.
Мизгирь присел и принялся рыться в вещах, что он нёс в котомке. Прохор встал фертом, с подозрением заглядывая ему через плечо.
– Чего ты там копаешься? Кудесничать вздумал?
– Это всего лишь тряпьё, пропитанное воском, – Мизгирь принялся завязывать себе на шею кусок ткани. – С ним куда безопасней, – с этими словами он натянул тканевую маску себе на нос, закрывая нижнюю часть лица.
Прохор многозначительно шевельнул бровями.
– Не верю я, что тряпка на лицо поможет. Лучше зови чертей своих или с кем ты там якшаешься.
Мизгирь не ответил, туго затягивая завязки на перчатках.
Они разверзли ворота. Из притвора церкви потянуло гнилью.
– «А вот и священник, стало быть», – вновь появившаяся «тень» вползла в церковь по потолку.
Уголок губ Мизгиря неприятно дрогнул.
В конце притвора, в темноте, висела мёртвая фигура священника.
Мизгирь зашёл первым. Миновал пустой притвор и остановился у входа в срединную часть церкви, возле повешенного тела священника. Выждал, когда глаза привыкнут к темноте. Света из крохотных окон едва хватало, чтобы различать предметы и расстояние. Воздух в глубине – невыносимо затхло-тяжёлый, – залился в горло.
– Дядька, ты?..
Мизгирь
– Ромашка, дурачьё! – Прохор сел возле племянника, закашлял. – Да как они посмели, черти поганые? За что тебя сюда посадили?..
Крылатый вестник Благой Веры, изображённый над их головой в виде безбородого юноши, держал в руках яшмовое зеркало. Его крупные глаза скорбно смотрели на Ромашку сверху вниз со стены.
– А тебя, дядь? – печально пролепетал парень. – Теперь нас вдвоём проклятье сгубит. Точно тебе говорю. Оно ведь от воеводы пошло. А он…
– Ты погоди. Погоди, бестолочь, – Прохор огладил племянника по кучерявому лбу. – Быть может, не досталось тебе проклятья-то. Дня не прошло, как ты здесь очутился.
– Так уж поздно, дядь, – паренёк протянул что-то на ладони. – У меня зубы выпадают.
– Чего тянешь время? – Прохор гневливо уставился на Мизгиря. – Давай же, треклятый. Приступай! Вылечивай парня. Или наврали нам те купцы про тебя, якобы ты кудесничать обучен?
Мизгирь ухмыльнулся. Ухмылка часто появлялась на его лице в моменты, когда ничего весёлого не происходило. Однако контролю ухмылка не поддавалась. Наоборот. Каждый раз ухмыляясь подобным образом, Мизгирь начинал злиться.
Купцы не наврали. Те самые купцы, сдавшие его старшине отряда. Видать в благодарность за то, что он вылечил купеческого служку от укуса змеи.
Однако это уже оставалось в прошлом и значения не имело.
– Приказ был ясен, – Мизгирь старался говорить ровно, подавляя вспышку ярости. – Снять проклятье – с воеводы, сына боярского. Я, по-твоему, должен тратить силы и время на каждого ободранца?
Мизгирь обманывал. Он так, разумеется, не считал. Или считал наполовину. Потому что он был лекарем, целителем. А долг каждого лекаря – прийти на помощь любому нуждающемуся, независимо от его происхождения или личных убеждений.
– Но как же мой племянник? – Прохор ошеломлённо глядел на него снизу вверх. – Он ведь заразился последним. Быть может, у него хватит сил выбраться из этого дерьма. Неужто наплюёшь так запросто? Правду ведь говорят, что у выря заместо сердца – водоверть. От человечности ни следа, ни памяти не осталось!
– Тогда я среди себе подобных, – Мизгирь с отвращением взглянул на затенённое лицо Прохора. – У кого здесь из присутствующих ещё осталась человечность? День и ночь. День и ночь вы придерживались приказа, наплевав на всякую мораль. Сгубили столько невинных жизней. Не позабыв снасильничать и поглумиться. Так почему вдруг я по отношению к вам должен поступить иначе?
– Ах ты гад! Как только тебя земля носит!.. – приступ кашля заставил Прохора согнуться.
– Так же, как и вас.
Из темноты послышался слабый голос Ромашки.