Выше полярного круга (сборник)
Шрифт:
Несколько дней назад Мартынов остановил проходчика Дружкова на лестнице, с удовольствием заметил:
— Читал твои стихи в «Юности». И портретик видел. Приятно. Хоть и строчек там всего двенадцать, но ведь и журнал знаменитый. Должно быть, сбежишь от нас скоро, как Женька Аксютин. Поступишь в Литературный институт и сбежишь…
— Возможно, — с достоинством ответил Николай. — Поэту нужна литературная среда. Поэтическая школа…
— Понятно. А пока выступил бы перед ребятами. Из Москвы-то тебя не дозовешься…
— Это можно, — охотно согласился Дружков, улыбаясь во все свое скуластое лицо, испещренное множеством синих угольных отметин. — Не буду хвастаться, Павел Ефимович, но люди принимают меня на «бис».
— От скромности ты не умрешь, — улыбнулся
— Скромность благодетель человека, но с ней далеко не уйдешь, — парировал поэт. — Это сказал Сенека…
И вот проходчик Коля Дружков читает своим товарищам очень понятные им стихи:
Из шахты выехав под звезды, Шагнув на землю из клети, Я жадно пью морозный воздух Всей полнотой своей груди. Потом иду навстречу утру. Смотрю на голубой рассвет. Как будто я не видел тундру Не шесть часов, а много лет. Как будто жил в разлуке грустной На каменистых берегах И долго тосковали чувства По разутюженным снегам, По облакам, по ветру жгучему, По терриконикам крутым, Где над вершинами и кручами Курится сизоватый дым. В туманной мгле восход крадется, Край неба вспыхнул, как в огне. Встает над горизонтом солнце, Лучи протягивая мне…Поэт читал долго. Он не уложился в обещанные афишей полчаса. И чем громче звучали аплодисменты, тем с большим подъемом и пафосом начинал он новое стихотворение.
А работа, между тем, ждала смену. Об этом стали тактично напоминать начальники участков. Вечер поэзии закончился.
Подошел Мартынов и, пожимая руку проходчика, похвалил:
— Молодец, Николай! Пиши в том же духе. Люди тебя понимают. Только как это у тебя насчет терриконов сказано?
— По облакам, по ветру жгучему, по терриконикам крутым, где над вершинами и кручами курится сизоватый дым… — охотно процитировал себя поэт.
— Вот это мне не понравилось, — покачал головой директор.
— Это же здорово! — запальчиво возразил Дружков. — Красиво.
— Может быть, и красиво. Но вредно. Для здоровья людей нехорошо. А раз так, то и хвалить их не стоит. Я, например, собираюсь вообще ликвидировать этот предмет твоей поэтизации.
— Как ликвидировать? А куда же девать породу?
— Куда-нибудь. Подальше от людей…
Казалось бы, террикон — неотъемлемая, экзотическая, многократно воспетая поэтами принадлежность шахты. На Севере терриконы любовно сравнивали с гигантскими чумами оленеводов, на юге — с постоянно действующими вулканами, которые без устали курят горняцкую трубку. На поверку оказалось, что терриконы, куда вместе с пустой породой вываливается значительное количество угля — явление не такое уж безобидное. Скорее наоборот. Они, не в пример вулканам, извергают непрерывно многие тонны гари и едкого дыма, оседающего на улицы, дома и легкие жителей, насыщают атмосферу огромным количеством газов, образующихся при сгорании угля и породы.
Мартынов прикинул все плюсы и минусы, посоветовался с учеными и пришел к выводу, что породу лучше вывозить в тундру автосамосвалами, хотя по предварительным подсчетам получалось экономически дороже. Выходило, что на отвозке породы должны работать круглосуточно две машины. Вначале так и сделали. Но тут же директор провел наблюдения и установил, что один самосвал большую часть времени возит в поселок незаконно добытый уголь. Там шофер продает уголь желающим и делит «калым» с напарником.
Павел Ефимович ничего не говорил водителям. Он только приказал начальнику погрузки заделать все «течки», через которые утекал и разбазаривался уголь. Как только «течек» не стало,
А Коля Дружков на самом деле уехал в Москву. Двенадцать лет проработал в шахте, а потом собрался в один день и укатил в столицу искать свое трудное поэтическое счастье.
За час до поезда Николай забежал в редакцию проститься и оставил мне стихи, посвященные молодым горнякам «Промышленной».
Лопата жгла мои ладони, И страх висел над головой. Казалась шахта преисподней И адом — угольный забой… И вот когда набрался роста, Когда я вышел в горняки, Садятся в клеть со мной подростки — Зеленые ученики. Они поверят очень скоро В судьбу шахтерскую свою. Я им забой и белый город По акту совести сдаю…Запись восьмая
Очень трудно взрослым людям приезжать в места своего детства. На последних километрах, когда за окном вагона начинают мелькать знакомые дома, колокольни, деревья, вдруг ощущаешь давящую боль в сердце. Там, за окном, твой потерянный мир. Там существуют места и приметы, близкие и понятные тебе одному. Там случайно встретишь девочку, с которой учился в седьмом классе и которой писал трепетные записки: «Я люблю тебя». Теперь эта девочка ведет за руку другую девочку. И уже не дочку, а внучку. А дочку ты не видел никогда, потому что три минувших десятилетия скитался по чужим краям, был силен и молод, не задумывался о том, что уходят годы и ты стареешь. Теперь эта девочка-бабушка вдруг напомнит, что скоро уже и самому уходить на пенсию, что все так молниеносно пролетело и больше не повторится никогда.
Пожилой человек со звездой Героя идет по улице своего детства. Нижние венцы отчего дома совсем подгнили, почернела крыша, истлела и переломилась антенна детекторного приемника, которую ты пристроил когда-то на верхушке тополя; дорожка от дома к колодцу становится все уже, зарастает травой (старику достаточно ведра воды на неделю); сам он, любимый старик, с каждым твоим приездом все больше горбится, все меньше живого блеска остается в его глазах; отца уже не интересуют подробности твоей жизни, для него важен сам факт существования сына, а детали не имеют того значения, какое имели в те времена, когда он считал, что может учить тебя уму-разуму. Теперь он признал твое превосходство. И от сознания этого превосходства грустно…
Здесь, в маленьком городке, выбился из земли твой родничок и потек в неизвестность. Здесь в начале тридцатых годов ты, раскрыв рот, впервые слушал рассказы Алексея Гавриловича Школина о горняцком труде.
Алексей Гаврилович редко появлялся в городе, где жила его семья: он трудился на строительстве Московского метрополитена. А когда приезжал на несколько дней, в его дворе собирались любопытные мальчишки. Они зачарованно слушали рассказы о подземных коридорах и станциях, по которым скоро пойдут поезда.
Школин казался волшебником. Ты верил каждому его слову, но все еще не мог представить, что под огромными домами Москвы могут ходить поезда и двигаться люди, не боясь заблудиться или задохнуться. Как бы там ни было, но ты решил, что сам станешь создателем сказочных городов. Только побыстрее бы закончить семь классов!
Самым близким отправным пунктом оказался Сызранский горносланцевый техникум. В августе 1938 года ты подговорил своего друга отправить документы в Сызрань. Каждый день забегали к Алексею Гавриловичу Школину, приехавшему в отпуск, делились своими тревогами. «Не выйдет из вас горняков, — подтрунивал проходчик. — Туда подбирают знаешь каких ребят! Как в Морфлот! Однако же время еще есть. Подрастете, окрепнете…»