Высокое напряжение
Шрифт:
— Я не знаю, что произошло, и мне не нужно знать, — тихо сказала я. — Я предлагаю тебе квартиру, забитую едой, водой, всем, что тебе нужно. У меня дюжины таких мест по всему городу для ребят, которые в этом нуждаются. Это — твоё на тридцать дней. Ты можешь оставаться там, пока справляешься с тем, что случилось, есть, спать и принимать душ в мире. Периодически я буду заглядывать, чтобы убедиться, что ты в порядке, — обычно через неделю они готовы говорить. Нуждаются в этом. Я предлагаю тридцать дней, потому что временной лимит давит, а твёрдая рука придаёт пластилину форму. Если им понадобится больше тридцати
Она прочистила горло, и её голос прозвучал охриплым, севшим, как будто она недавно кричала. Но никто не слышал. И никто не пришёл.
— Почему? — спросила она.
— Потому что каждого мужчину, женщину или ребёнка, которого мы теряем в этом мире, я принимаю близко к сердцу.
— Почему?
— Просто так я устроена.
— Что ты хочешь взамен?
— Чтобы ты разозлилась. Исцелилась. Может, присоединилась к тем из нас, кто пытается сделать мир лучше. Ты принимаешь наркотики? — это определяющий фактор. Принимающих тяжёлые наркотики я обычно теряю. Птиц со сломанными крыльями так много, что я стараюсь сосредоточиться на тех, что имеют более высокие шансы на успех.
— Нет, — сказала она с первым замеченным мною признаком оживления — слабым проблеском возмущения.
— Хорошо.
— Ты серьёзно, ребёнок? — резко спросила она, выделяя слово «ребёнок».
Злость встречалась часто. Принизить меня, отвлечь. Это никогда не работало.
— Как будто ты намного старше меня, — усмехнулась я. — Мне двадцать три года, — я склонилась к самому крупному варианту своего возраста, чтобы завоевать доверие, — и эти годы были жёсткими.
Её резкость исчезла. Это требовало энергии, а свободной энергии у птиц мало, когда вся она захвачена внутренним циклоном, завихрявшимся вокруг того ужаса, который они пережили, поднимавшим столько внутреннего мусора, что они едва могли ясно видеть.
— Мне двадцать пять, — прошептала она. — День рождения был вчера.
Сурово. У меня у самой было несколько непростых дней рождения. Я не была настолько глупа, чтобы желать счастливого дня рождения. Иногда такой вещи просто не существует. Я вновь попыталась выудить её имя, установить эту хрупкую первую связь.
— Я Дэни.
Её ноздри раздулись.
— Я и в первый раз услышала.
— А ты?
— Не ношу меч, разнообразные пистолеты и оружие, — она произнесла это как оскорбление.
Я легко ответила:
— Ну, потусуйся со мной, и мы исправим это дерьмо.
Её глаза вновь опустели, и она произнесла на тихом утомлённом выдохе:
— Я не боец.
— Тогда ты умирающая? — с моей точки зрения было лишь две позиции.
Долгое молчание, затем:
— Я не хочу ей быть.
— Это уже начало. Ты думаешь, мир станет приятнее?
Она начала плакать, безмолвные слезы покатились по её щекам. Я знала, что не стоит похлопывать её рукой в жесте утешения. Птиц легко спугнуть. Ты не вторгаешься в их пространство, иначе они полу-улетят, полу-уползут прочь. Тебе приходится действовать ненавязчиво. Фокусироваться на отведении их в безопасное место. Что бы она ни пережила, это произошло очень недавно. Судя по тому, как она прокомментировала свой день рождения, я подозревала, что вчера.
Я сказала:
— Я сейчас встаю. Я ухожу отсюда.
Шпилька воткнулась, и она тут же ощетинилась:
— Я взрослая.
— Если это твой конечный продукт, то у тебя проблемы, — я оттолкнулась и ушла, не замедляясь. Они должны захотеть пойти.
— Подожди, — сказала она позади меня. — Я ранена, я не могу идти так быстро, как ты.
Потому что она не могла видеть моего лица, я позволила себе улыбнуться.
***
Я показала ей квартиру, заостряя внимание на многочисленных засовах с внутренней стороны двери, на еде в кладовке, на том, как приходилось поддеть вентили плиты, чтобы заставить их работать. Я не открывала холодильник; кровь для Шазама заберу на обратном пути.
Она деревянными шагами прошла в уборную, встала, тупо уставившись на кровать, и за её глазами бушевала буря. Когда случаются плохие вещи, ты какое-то время переживаешь их заново, продолжаешь видеть их раз за разом. Психиатры называют это «навязчивыми мыслями», но из-за названия создаётся впечатление, будто они непостоянны и вторгаются в «нормальные» мысли. В ближайшее время после этого не существует никаких нормальных мыслей. Ты оказываешься в ловушке в кинотеатре, который раз за разом воспроизводит фильм ужасов, и ты не можешь сбежать, потому что кто-то запер все двери, а фильм проигрывается на каждой стене.
Если только ты не разозлишься достаточно, чтобы выломать дверь.
Некоторые вещи не стоят анализа. Ты оставляешь их позади. Actus me invito factus non est meus actus. Следовательно, те действия, которые ты совершаешь для этого, тоже не должны анализироваться.
Если я не могу разозлить их — правильным образом, а есть и масса неправильных — я неизменно их теряю.
У неё не было сумочки. Не было денег. Её одежда была грязной и порванной, её безразмерная мужская рубашка была явно краденой — служебная рубашка с обанкротившейся бензоколонки, с вышитым на кармане именем Пэдди.
— У тебя есть телефон? — спросила я.
Она кивнула и неуклюже выудила его из кармана рубашки.
— Забей мой номер, — я протараторила цифры и смотрела, как она их печатает. — Если захочешь уйти из квартиры, напиши мне смс. Я или один из моих друзей придём за тобой. Моя цель — сохранить тебя в безопасности и живой, пока твоя голова не придёт в норму. Поняла?
— Поняла, — прошептала она.
— Что-то захочешь — пиши смс. Тебе нужен доктор?
Она покачала головой.
— Я исцелюсь.
Её тело — да. Насчёт остального посмотрим.
— Твоё имя?
— Рошин, — онемело произнесла она.
Соединение установлено.
— Круто, — я повернулась, чтобы уйти, когда ощутила её руку на своём плече и развернулась обратно к ней.
Затем она обняла меня, и я подумала: «Дерьмо, если она коснётся моей головы, я могу её взорвать», так что я вела себя ещё более неловко, чем обычно, когда кто-то меня внезапно обнимает, но я справилась и типа успокаивающе похлопала её по плечу, пытаясь удержать её подальше от своей шеи и головы.