Выстрел на Большой Морской
Шрифт:
— Если так, то Рупейто-Дубяго с Мишкой не смогут туда проникнуть. Зачем пещерникам посторонние?
— Как сказать. Твои хорошо поживились у Крестовникова; деньги у них есть. Заплатят «иванам» за убежище, им выделят отдельную галерею с собственным выходом — и живи хоть до Рождества. Длина пещер превышает 80 вёрст! Только плати. А ежели среди даниловских мазуриков отыщется бывший Мишкин односельчанин из Поима? Село-то знаменитое, самый цвет поставляет…
— Ты прав, — согласился Лыков. — Стало быть, нужно навестить и подземелье.
— Что у тебя получилось?
— «Каторга», Поляков трактир, Котяшкина деревня,
— В любом из этих мест тебе могут сунуть нож под рёбра. Лёш! Подумай ещё раз!
— Чего тут думать? Из твоего кабинета я Рупейту с колбасником не поймаю.
— Ну и леший с ними!
— Нет. Эти двое совсем обнаглели. На них уже минимум четыре убийства. Пора прекратить.
Эффенбах поглядел на Лыкова скорбно, как на покойника, перекрестил и ушёл готовить «почтовый ящик». Титулярный советник остался один.
Глава 19
На Хитровке
В час пополудни Лыков без всякого учащённого сердцебиения вошёл в дверь дома № 11 по Подколокольному переулку. Эта и была знаменитая «Каторга».
Большой, плохо освещённый зал. Несколько десятков столов расставлены в три ряда. Вместо стульев — скамьи простой работы. Пять столов у окна, прикрытых грубым подобием скатертей, изображали «чистую» половину. Слово это как-то плохо подходило к заведению, где всё было замызгано, затоптано и заплёвано. Первое впечатление от «Каторги» получалось сильное: сразу хотелось выйти на свежий воздух… Табачный дым клубами висел под потолком. Резкий запах немытых тел, курева, дешёвой водки и грубой закуски чуть не валил с ног непривычного человека.
Около сотни посетителей, казалось, все говорили одновременно. Пятёрка самых шумных собачилась в дальнем углу; спор быстро перешёл в драку. Трое принялись мутузить двоих, те отбивались пивными бутылками. Окружающие не обращали на это особого внимания…
У окна, на чистой половине четверо крепких, коротко остриженных парней пили водку и тихо о чём-то беседовали. То ли дезертиры, то ли «волки Сухого оврага» обсуждают предстоящую ночную операцию…
В проходе между столами лежала на спине молодая женщина с подбитым глазом, в модном, но разодранном спенсере, и как будто спала. Люди спокойно перешагивали через неё и шли дальше…
Шумная компания из десятка мужчин и женщин, сбиваясь с мотива, залихватски распевала «Пропадай моя телега, все четыре колеса!». Стол ломится от бутылок, а закуска отсутствует начисто. Явно «красные», то есть воры, прокучивали ночной хабар…
У стойки двое бритых наголо мужиков самого разбойного вида о чём-то шептались с буфетчиком. Беглые каторжники…
Благообразный старик в живописно драном одеянии сидел в одиночестве и цедил крепкий чай. Ему единственному из всей публики прислуживал половой с испитой физиономией. Староста артели нищих зашёл погреться…
Ещё одна немногочисленная компания, составленная исключительно из мужчин, вполголоса переговаривалась в углу. Лица тёртые, спокойно-уверенные, в неспешности жестов сквозит осознание своего превосходства над прочим людом. Это уже не забирохи, а мокрушники, судя по повадкам. И не боятся сюда ходить!
Лыков обогнул лежащую женщину и прошёл прямо к стойке. Грязная, как и всё вокруг, она была заставлена большими блюдами, на которых лежали калёные яйца, солёные огурцы,
Бритые мужики у стойки с появлением Лыкова тут же замолчали, неприязненно глядя на незнакомца. Буфетчик, рослый, широкоплечий, как цирковой атлет, грубо спросил:
— Чего надо?
— Не чего, а кого, — спокойно ответил Алексей. — С Афанасьевым хочу потолковать.
— А кто ты такой, чтобы он с тобой толковал? Шляются тут всякие…
— Это не твоё дело. Ты позови, а Марк Иванович сам решит.
— Ванька, — вмешался тот из беглых, что помоложе, — а дай-кось я его отважу!
— Нет, — ответил буфетчик, видимо, тот самый Кулаков, внимательно разглядывая Лыкова. — Марк не любит незнакомых; тут надо разобраться.
И ушёл во внутренние комнаты. Бритый же встал прямо перед Лыковым и нагло вперил в него взгляд. Глаза жёлтые, злые, как у рыси, смотрит вызывательно и только ищет повод подраться… Однако Лыков не обращал на него ни малейшего внимания. Он облокотился о стойку и спросил у второго бритого, постарше:
— Всегда такой скипидаристый?
— Через раз, — ухмыльнулся беглый, обнажив при этом беззубый рот.
— Не учили ещё. Тебя вон, видать, что учили — не ищешь на копейку лиха.
— Вот-вот, и я ему то же говорю: держи, Васёк, язык на привязи, а то оторвут его по самые колена! — засмеялся обратник, толкая своего напарника в бок.
— Заклюй тебя муха! — мгновенно рассвирепел молодой. — А вот щас ты у меня проедешь четвертнёй! [90]
И вцепился в Лыкова. Но не преуспел: тот схватил его одной рукой за пояс, легко, как ребёнка, приподнял и усадил на самый верх буфета. Васька, опешив, замолчал, а его напарник загоготал в голос:
— Ай молодец! Вот это позабавил!
Тут к стойке подошёл невысокий, средних лет бородач с умными быстрыми глазами. Поглядел наверх, на обескураженного парня, сидевшего, свесив ноги, и скомандовал его приятелю:
90
Т.е. на четвереньках.
— Мозгля! Помоги этому дураку слезть, и сгиньте оба.
Потом обернулся к титулярному советнику:
— Я Афанасьев. Что за разговор?
— Здравствуйте. Меня зовут Лыков Алексей Николаевич. Я из Петербурга.
— Угу. Дальше что?
— Я ищу двух людей. Первый — Рупейто-Дубяго. Высокий, рыжий, бывший офицер. Второй — его фиделька [91] , Мишка Самотейкин. Тот просто колбасник.
— Ко мне почему пришли? Я колбасы не варю.
— Я знаю. Но говорят, вы человек весьма сведущий и знаете о Москве всё.
91
От латинского слова fidel (верный).