Выстрел на Большой Морской
Шрифт:
В пять часов вечера следующего дня Алексей вежливо постучал в дверь квартирного хозяина во втором этаже доходного дома Рябова. Ему открыл лысый мужичонка с неприятными бегающими глазами.
— Чево ещё?
— Мишка Самотейкин здесь проживает?
— Не знаю я никакого Мишки.
Хозяин хотел захлопнуть дверь, но Лыков успел просунуть ногу. Федя-Заломай аккуратно обошёл его, шагнул в квартиру, взял мужика подмышки и поднял на уровень своих глаз.
— Ежели господин Лыков спрашивает, то надоть отвечать честно.
— Феденька, это ты! А я в темноте-то не заметил… Тогда конешно. Извиняйте!
Оказалось, что колбасник съехал с его квартиры сегодня утром, когда Лыков отсыпался в «Шиповской крепости».
— А офицер?
— Офицер Мишку и увёз. Важный, строгий. Приехал ни свет ни заря и увёз.
— Куда?
— А не сказал.
Алексей кивнул своему спутнику. Тот молча поднял огромный кулак и обрушил его мужику на лысину.
— Велели извозчику в Хапиловку ехать, — пробормотал тот сквозь слёзы, не смея даже прикрыть голову руками.
— Как теперь Мишкина фамилия? По фальшивому паспорту.
Квартирный хозяин покосился на Заломая и сказал ноющим голосом:
— Иванов.
— Точно Иванов? Гляди, сучий потрох, если окажется, что Сидоров, я сюда Фёдора вдругорядь пришлю.
— Иванов, ей-Богу, Иванов!
Так титулярный советник и ушёл из Котяшкиной деревни ни с чем. Проспал! Он опоздал перехватить убийц всего на несколько часов.
На вопрос, как вести поиски в Хапиловке, Верлиока ответил коротко:
— Никак.
— Это почему?
— Туда даже Анчутка Беспятый не суётся, со всею своею гвардией. Народ там больно лют!
— Так я не с войной иду, а с простыми расспросами.
— Ну и что? Посмотри на себя. Сапоги на тебе дорогие, пальто с шапкой справные, чамарка новая, часы… Вот они это всё и поснимают!
— Да я с них взамен головы поснимаю!
— Как обступят тебя человек с полста, сам отдашь. Там все чужие — добыча, а московских особо не жалуют.
— Разве ж они не москвичи?
— Хапиловка всегда была ни то, ни сё. Ни город, ни деревня, а бандитская слобода. И никакой власти там отродясь не было, даже от фартовых — в слободе свои порядки. Каждый сам за себя и все вместе супротив пришлых чужаков.
— А когда чужих нет, то промеж своих дерутся?
— Верно. Только не дерутся, а режутся. Каждую неделю в Хапиловском пруду мертвяка вылавливают. Мужики зимой в нём лёд для ледников добывают, потому пруд у них завсегда открытый, круглый год можно народ топить!
— Как же Мишка Самотейкин с Рупейто там поселились? Они тоже чужаки.
— Полагаю, ни в какую Хапиловку они не поехали, а дали ложный след.
— Всё одно я должен убедиться.
— Если тебе твоя голова не дорога, то сходи, убедись. Только сначала свечку в храме поставь, на полпуда весом… Там душа дешевле гроша!
— Может, мне одеться поплоше, чтобы местная шпанка не позарилась?
— Тогда тебя примут за сыщика и тогда уж точно утопят.
— Почему за сыщика?
— Потому что у тебя наружность человека, который не должен ходить в чём попало. Если одел — значит ряженый. Ряженый — значит недоброе задумал, лучше бы его кончить. Тем более что в Хапиловке это совершенно безнаказанно.
Лыков задумался. Как быть? Ничего путного ему в голову не приходило.
— Ладно, — сказал он твёрдо. — Пойду и разберусь. Я всегда так делаю.
— Ну
— Ещё чего! Я за них двенадцать рублей отдал! Буду теперь перед всякой сволочью снимать?
Верлиока только сокрушённо покачал головой.
Глава 22
Хапиловка
Дрянная речонка Хапиловка образуется слиянием двух ещё более ничтожных речек — Сосёнки и Серебрянки. Длина её всего три версты, а ширина не превышает пяти саженей. Между Преображенской и Семёновской заставами Хапиловка впадает в Яузу.
102
Вытяжные сапоги — то же самое, что и «крюки»: вытянутые из цельного куска кожи, без шва между головками и голенищами, дорогие и щегольские.
Дикая слобода на севере ограничена Черкизовой деревней, на востоке — Измайловой, а на западе — Преображенским валом. С юга подпирают Семёновское кладбище и железная дорога на Нижний Новгород. Сравнительно большое пространство густо заставлено домами самой непритязательной архитектуры. Строение исключительно деревянное и одноэтажное. Местность оживляется длинным, свободным ото льда даже зимой, прудом, через который переброшены в двух местах мостки. Вода в пруду грязная и зловонная: туземцы охотно помещают в него отходы своей жизнедеятельности. На единственный в слободе кургузый храм жители ответили несколькими десятками питейных заведений, и всё низкого пошиба. И словно задались целью обеспечить им достойный оборот… На Малой Семёновской улице, главной здесь, Лыков насчитал 8 кабаков, 2 кухмистерских, 4 портерных, 3 винных погреба и одну овощную лавку с закусочными комнатами. Ему предстояло обойти их все.
Стараясь не привлекать к себе внимания, сыщик подходил к стойке и спрашивал портвейну или рюмку водки. Если буфетчик ему нравился, он интересовался у него, где тут можно поселиться. Если что-то настораживало, он выбирал в зале посетителя поприличнее, подсаживался к нему и задавал тот же вопрос. Своим обходом Лыков преследовал сразу две цели. Во-первых, в такой клоаке мало есть домов, в которых сдаются внаём квартиры. Рупейто-Дубяго бывший офицер и абы где размещаться не захочет; наверняка в расспросах и мелькнёт его возможный адрес. Во-вторых, одновременно Алексей оценивал и сами заведения. В котором из них мазурики станут обедать?
Находить в хапиловских кабаках человека поприличнее оказалось нелёгкой задачей. За столами восседали оборванцы, оказавшие бы честь и самой Хитровке. Более половины из них имели откровенно уголовный вид. Очень быстро титулярный советник определил, что выглядит чересчур нарядно для слободки. Завсегдатаи с синими лицами косились на него и начинали о чём-то шептаться. Уже на выходе из третьего заведения за ним увязались двое жиганов. Они подошли к Лыкову, но рта раскрыть не успели: тот взял их за бороды и молча потащил обратно в кабак. Вывел на середину зала, несмотря на отчаянные попытки вырваться, и хватил лбами друг о друга. Жиганы повалились, как кегли.