Выученные уроки
Шрифт:
— Мы не хотели, чтобы вы выросли избалованными негодяями, думающими, что весь мир им должен только за то, что они соблаговолили проснуться утром! Может, вы попытаетесь быть благодарными за все, что у вас есть, и за то, сколь многим мы пожертвовали ради того, чтобы вы росли в безопасности.
— Ну, извини, пап, — с иронией сказал Джеймс, вставая. — Извини, что я такое хреновое для тебя разочарование, но тебе не придется беспокоиться об этом в конце года, тогда-то ты от меня, наконец, избавишься. Может, это, наконец, сделает тебя счастливее.
Ну,
Еще раз расстреляв отца взглядом, он взял свою палочку со стола и пошел к двери.
— Даже не думай! — приказал дядя Гарри. — Вернись и сядь!
Но Джеймс ушел. Думаю, ему наплевать на то, что он, наверное, вырыл себе могилу, в которой его закопают в любую минуту. Джеймс выходит из комнаты и исчезает в коридоре. Его отец с яростью посмотрел ему вслед, и я подумала, что он может пойти за ним и притащить Джеймса назад за волосы. Но он этого не сделал. Вместо этого дядя Гарри поворачивается ко мне, его глаза все еще опасно горят.
— Я вызову твоего отца, — выпаливает он. — У твоей матери и так полно проблем и без этой идиотской глупости.
— Как и всегда, — шепчу я себе под нос. Но он услышал. Я вскрикиваю, когда он хватает меня за руку и сдергивает со стула. На секунду мне кажется, что он меня ударит, и я думаю, как это будет нечестно, ведь это Джеймс его так разозлил.
Конечно, он меня не бьет. Он никогда меня не бил. Вместо этого он немного меня встряхивает и говорит:
— Вырасти, Роуз! Весь долбаный мир не вращается вокруг одной тебя!
Я серьезно никогда не видела его раньше таким злым, он выглядит так, будто сейчас взорвется. Это страшно.
— Из… извини, — наконец выдохнула я, хотя понятия не имею, за что прошу прощения. Мне просто стало нехорошо. Я даже не могу на него смотреть, потому что не могу видеть, как он на меня смотрит.
Он еще держит меня за руку и не отпускает.
— Ты не можешь срываться очертя голову, когда слышишь то, чего не хочешь слышать, — продолжает он, и его голос кажется чуть менее резким, чем раньше, но все еще ни капли не дружелюбным. — Люди всегда будут говорить о тебе что-то, и они будут говорить о твоей семье и твоих друзьях, и тебе надо научиться это игнорировать. Ты не можешь бить всех подряд только потому, что они негодяи, — он останавливается на секунду, а потом, подумав, добавляет: — Ты совсем как твой отец.
Я не знаю почему, но я начала трястись. Не так, чтобы было видно, но так, что я заметила, естественно, ведь это я. Дядя Гарри все еще держит мою руку, и он сжимает ее так сильно, что это больно. Я чувствую, что хочу или расплакаться, или блевануть, и, наконец, мое тело решает за меня, потому что у меня на глазах появляются слезы. Дядя Гарри заметил и сжал руку еще сильнее.
— Даже
— Больно, — тихо говорю я, смаргивая слезы и пытаясь их остановить, а затем смотрю на его руку, которой он продолжает сдавливать мое предплечье.
Дядя Гарри отпускает меня и ничего не говорит, когда я тру то место, за которое он меня держал. Я не буду плакать. Я не буду плакать.
— Извини, — тихо говорю я снова, заикаясь. Я все еще не хочу смотреть ему в глаза. — И это была моя вина. Джеймс просто обо мне заботится.
— Тебе не нужно извиняться за Джеймса. Он сам за себя отвечает, как и ты, — на этот раз его голос намного спокойнее, но все еще не звучит так, будто он особенно мною доволен. Нет, он скорее кажется раздраженным. — Роуз, тебе надо начать думать.
Рука все еще болит. Уверена, на ней будут синяки. Я тру ее и киваю, но ничего не говорю.
— Послушай, Роуз, — сказал он, взяв меня за плечи на этот раз очень нежно и заставив взглянуть на себя. — Я люблю тебя, вот почему я не хочу, чтобы ты влипала в истории. Ты это знаешь, верно?
Ненавижу, когда взрослые это делают. Заставляют чувствовать себя охрененно виноватыми. У меня нет выбора, я смотрю на него, и его глаза не такие злые, как несколько секунд назад. Я киваю, но едва заметно.
— Ты и Джеймс, и все вы… Все, что мы хотим, это быть уверенными, что у вас есть все, что вам нужно. И чтобы у вас все было хорошо.
Я уже слышала эту лекцию. Звучит как письмо, что мама прислала мне несколько недель назад. Слушать это, оказывается, еще хуже. Я ничего не говорю, потому что не знаю, что могу сказать. Так что я просто смотрю на него, и он, наконец, качает головой:
— Иди в постель. Ты выглядишь так, будто сейчас свалишься.
Меня немного тошнит, и я не совсем уверена, что меня сейчас не вырвет прямо ему на ботинки.
— Разве ты не собираешься вызвать моего папу?
Он качает головой.
— Тебе надо поспать. Разберемся с этим завтра, — он отпускает меня и отступает на шаг. Может, завтра он забудет, что меня нужно наказать. Вряд ли, но я имею право надеяться.
Я ухожу, больше не подстрекая его ни на что. Я устала от всего этого. В голове что-то пульсирует, рука болит, и костяшки пальцев все еще ноют. Я даже не поняла, что прошла так далеко, пока не остановилась прямо у двери-портрета. Толстая Леди смотрит на меня и качает головой
— Ты плохо выглядишь.
Я не обращаю на нее внимания и просто говорю пароль:
— Биллингсворт.
Так как у нее нет выбора, она громко вздыхает и открывает мне проход. Уже довольно поздно, так что внизу немного народу. Несколько человек посмотрели на меня, когда я вошла, но никто особо внимания не обратил. Но я заметила, как Ал немедленно вскочил, и я знаю, что он ждет меня. Он один за столом, пытался делать вид, что занимается, и я иду к нему, чувствуя себя немного больной.