Выявить и задержать...
Шрифт:
Тот дернулся — имя испугало его. Проговорил с усилием:
— Разве Симка будет ждать?.. И-эх ты! — опять с огорчением воскликнул он, повозившись, постукав сапогами об пол. — Собирался ведь я смыться из волости. Завтра бы и покатил в город, там по чугунке и — будь ты проклята вся эта жизнь...
Костя опять шевельнул его рукоятью. Вот теперь он признался неохотно:
— На базаре покупаю пироксилин. Патроны выменял на брючную материю. А материю они дали, из банды. Везти надо было еще вчера или сегодня к полудню. В сушилку Мышковых, у Андронова.
— Думал, верно, на деда Федота?
Филипп выругался тоскующе, проворчал:
— Всё уже узнали... И-эх ты...
— Банда где скрывается сейчас, знаешь?
Теперь тот даже рассмеялся злобно, скривил рот:
— Думаешь, они мне докладывают?
Он обернулся на стук двери, и глаза его при виде Саньки Клязьмина, вставшего на пороге, вылупились:
— Это что ж, товарищ Пахомов? — заикаясь даже, спросил он Костю. — Этот самогонщик...
— Был самогонщик... — ответил Костя. — Давай подымайся, бери патроны с пироксилином и поедем в Андроново.
4
В сушилке, затопленной со всех сторон весенними водами, было пусто. Внутри, сквозь земляной пол, тоже проступала влага — пахло сыростью, плесенью, гарью. Дверцы в «боровах» были распахнуты, и топки чернели угрюмо. Несгоревшие головни в них казались обломками зубов, покрытых пеплом и ржавой золой.
Лошадь оставили поодаль, привязанной к кусту молодых березок. Сами расположились у одной из топок. Кое-как разожгли огонь и стали ждать, молча, ежась от порывов ветра, вольно гуляющего по сушилке. В открытую дверь виднелась равнина, все так же мерцающая и дрожащая, подступающая на горизонте к селу Никульскому. Поблескивали в лучах оседающего солнца купола церкви. Белесоватые тучи, смыкаясь, пеленали их и, как бы не выдержав тяги, опускались на холмы, на крыши крестьянских изб.
Филипп вроде как был безучастен к тому, что случилось, и, смежая глаза, подремывал. Только раз, точно разбуженный кошмарным сном, вспомнил опять свое:
— Эх ты... Как был в городе, подумал смыться. Мол, брошу лошадь у вокзала, сяду в вагон и укачу. Ищи ветра в поле. Да и чего меня было бы искать.
И глянул на Костю, ожидая от него ответа. Костя не отозвался, а Санька нагнулся к куску доски, стал обламывать лучину. Этот хруст заставил Филиппа нервно потереть руки. Может, ему в треске послышались выстрелы. Прибавил глухо:
— Конечно, чего теперь... Мне всегда так в жизни. Не столько везет, сколько не везет...
— Помолчи лучше, — посоветовал Костя. — Будет время у тебя еще говорить.
— Хорошо-хорошо, — торопливо отозвался Филипп и опять потер руки.
Часа через полтора на тропе, ведущей к Андронову, показалась лошадь. Еще издали послышалась унылая ругань возницы.
— Это не Симка, — приглядываясь, сказал Филипп. — Это Шаховкин Егор, бывший урядник. Уж не он ли за патронами?
— Из «темняков», что ли? — спросил Костя.
Филипп подумал немного, признался:
— Из «темняков».
—
— Это не беспокойтесь, товарищ Пахомов, — пообещал Филипп. — Понимаю сам, что к чему. На днях вон дезертира гнал в уезд, так же наказывал рот держать закрытым...
Он вышел на улицу, встал против двери, с заложенными за спину руками. Зачавкала грязь под копытами, завизжали втулки, и весь этот шум покрылся басом Шаховкина:
— Какого же черта ты, Филипп?.. Второй раз еду в сушилку. Вчерась был... Привез патроны да пироксилин?
— Привез... Ты, что ли, доставишь?
— Ты, что ли, — зашлепали шаги по воде. — Черт бы брал...
— А куда повезешь?
— И это не твое дело, — опять заорал Шаховкин.
Он появился на пороге в распахнутой шубе, сбитой на затылок каракулевой шапке. На лбу темнела прядка коротко стриженных волос, лицо было багровое от ветра. Вот он увидел Костю, Саньку и подался назад.
— Заходи, Шаховкин, — сказал Костя, держа руку с кольтом на колене. — Погрейся у топки. Оружие есть — выкладывай...
— Какое же у крестьянина оружие, — наконец-то вымолвил растерянно Шаховкин.
Он оглянулся на Филиппа, тяжело ступая, прошел к топке, присел на корточки. Вглядевшись в Саньку, сказал умышленно бодро:
— Эге-ге. Да это Саня Клязьмин из Игумнова. Батьку твоего и мать хорошо знаю... И тебя, паренек, — обернулся он к Косте с фальшивой улыбкой, — тоже вспомнил. — В трактире мы толковали...
— Ну да, было такое дело.
Шаховкин покивал головой. Заговорил торопливо, как опасаясь, что его сейчас же и начнут расспрашивать.
— С сыном «женили» варенье. Знаете, как это делается? Есть в бочках варенье малины там аль смородины от прошлого года еще да пара бочонков патоки. Разбавишь одно другим — в кувшины и на базар. По весне-то граждане горожане любят такую сласть. Вот и катил эти бочоночки из подполья. Углы далекие, а сил-то не ахти, скоро мне шестьдесят. Устал, отдохнуть бы, а надо еще для кувшинов-то сетки ивовые. Вот и поехал.
— Далеко поехал-то, дядя Шаховкин, — не утерпел Санька. — Словно нет у Андронова кустов?
— Дак ведь, — попытался даже обидеться Шаховкин, — что ж я не могу рубить, где хочу... Чай, я тоже простой гражданин Советской Республики. Советскую власть я уважаю и она меня тоже. Потому как нарезала мне земли три душевых надела...
И все поглядывал на Костю — ждал от него слов или какого другого действия. Глазки бегали тревожно — наверное, спросил себя не один раз, слышали ли о патронах и пироксилине, по этому ли делу, а может, случайно здесь. И ах, как терзался догадками бывший урядник, а ныне «простой гражданин» Советской Республики. Видя, что Костя молчит и Санька только ухмыляется, Шаховкин заговорил все так же быстро и сбивчиво: