Выжившая

Гонсалес Дж. Ф.

Тим взглянул на нее, потом снова переключил внимание на дорогу. Однажды он задал Животному тот же вопрос. Садист заметил:

– Мне нравится ощущение мозгов на моем члене, когда я трахаю их в череп. Таков был его ответ. Ему было интересно, каков будет ответ Мейбл. 

– Я спрашиваю тебя сейчас, - сказал он.
– У тебя нет члена, так что я знаю, что это не сексуальное удовольствие, как у Животного.

– Почему ты так решил? Женщины кончают точно так же, как и мужчины.

– Так ты получаешь удовольствие от этого?

– Да.

– Тебе нравится мучить и убивать людей?

–

Я бы не стала этого делать, если бы мне это не нравилось.

– И тебе действительно нравится есть людей?

– Да. Нравится.
– Глаза Мейбл Шнайдерс заблестели. Она облизнула свои морщинистые губы.
– Ты действительно не знаешь, что теряешь.

Теперь они были в пустыне, объезжая последние оставшиеся пригороды Лас-Вегаса. 

– Тогда как долго ты занимаешься этим дерьмом?

– Больше сорока лет!

– И тебя ни разу не поймали?
– Он понял, что это глупый вопрос, как только он сорвался с его губ.

– Неа, - усмехнулась она.
– Тогда все было так же, как и сейчас. Люди, которых мне было позволено... чтобы погрязнуть в этом... это те же люди, которых мы используем сейчас. Они никому не нужны. Они мусор. Бездомные, беглецы, бродяги. Отверженные обществом. Никто не скучал по ним тогда, никто не скучает по ним сейчас.

Тим думал об этом, пока вел машину. Трудно было поверить, что хардкорный бизнес существовал так долго, но потом он предположил, что в каком-то смысле так было всегда. Римляне строили стадионы с единственной целью - пытать и убивать людей на глазах у зрителей. Человек может быть более цивилизованным в социальных аспектах, но на самом деле он не изменился за две тысячи лет. Человек живет ради кровавых видов спорта. Например, бокс. И они называют это спортом. Наблюдают, как двое мужчин выбивают друг из друга дерьмо с единственной целью - попытаться вырубить другого до потери сознания. И зрители приветствуют победителя. Чем больше хаоса, чем больше крови, тем лучше.

Тим кивнул. 

– Твои дети знают, что ты этим занимаешься?

– Нет, - костяшки ее пальцев побелели, как кость, когда она вцепилась в застежки своей сумочки.

– И не подозревают ничего подобного?

Мейбл Шнайдер посмотрела на него. 

– Я ни разу не позволила им даже подумать, что я участвовала в этих сценах. Это... это мое личное дело. Ты понимаешь? Это мое личное удовольствие. Это то, что никто не может у меня отнять.

Тим кивнул. Это было оправдание покровителей хардкорного бизнеса. Они занимались этим в уединении своих собственных домов. Они никому не причиняли вреда. Им просто нравилось смотреть, как других людей пытают, насилуют и убивают в уединении их собственных домов, где они никому не причиняли вреда. Да, верно.

Они были в десяти милях от второстепенной дороги, по которой ему нужно было проехать, чтобы добраться до места. Оттуда было еще тридцать миль. Они будут там примерно через сорок минут. 

– Итак, в сороковые и пятидесятые годы была процветающая сцена S&M, верно? А что касается андеграундного хардкора, то там не было снафф-фильмов.

– Не было никаких снафф-пленок. По крайней мере, насколько я знаю.

– Ты когда-нибудь участвовала в этом?

– В снафф-фильме?

– Да.

Она

кивнула. 

– Несколько раз. Первый раз в шестьдесят девятом, может быть, в 1970 году.

– Ты надевала маску?

– Да, - Мейбл немного приподнялась.
– Я играла роль госпожи. Мне тогда было под пятьдесят, и я все еще хорошо выглядела. Тогда у меня было неплохое тело. Ты бы точно захотел трахнуть меня.

– Я в этом уверен, - сказал Тим, подталкивая ее продолжать.
– Так что вы снимали?

– Я играла роль госпожи. Фильм был снят по заказу богатого бизнесмена. Садист-гомосексуалист. Он хотел посмотреть, как молодой человек будет изнасилован и замучен женщиной. Странно, тебе не кажется? Обычно педикам нравится смотреть, как с мужчинами поступают другие мужчины. Только не этот парень. Он хотел женщину. Пожилую женщину. Он питал слабость к женщинам постарше, хотя и был странным. Наверно, это был комплекс мамы. Как это называется? Эдипов комплекс.

– Верно.

– У этого парня, у этого клиента, очевидно, так и было. Рабом, которого мы использовали, был какой-то парень из Нью-Йорка. Его выгнали из дома несколько лет назад, когда его отец, который был священником, узнал, что он "странный". Он увлекался легким S&М... ничего слишком жесткого. Он начал появляться в циклах B&D, которые выпускал отец Рика Шектмана.

– Значит, отец Рика был замешан во всем этом тогда? Вот откуда Рик тебя знает?

Мейбл Шнайдер кивнула. 

– Да. Я проделала большую работу для Бориса Шектмана.

– Что за работа?

– Как обычно. Хардкорные S&M-штучки. Фетишистские штучки.

– Он использовал тебя, даже когда ты была, ну знаешь...

– Такой старой?

– Да.

Мейбл усмехнулась. 

– Ты что, наивный, мальчик? Разве ты не знаешь, что существует большой рынок фильмов, в которых мы, старики, трахаемся?

Тим кивнул. Это было правдой. Рик Шектман создал несколько комиссионных для клиентов, которые удовлетворяли этому фетишу. 

– Итак, ты постоянно работала на Бориса, а теперь делаешь кое-что для Рика. Когда ты в последний раз снималась в снафф-фильме?

– Последний раз это было в семьдесят восьмом или девятом.

– Что это было?

– Мальчик. Беглец. Может быть, лет тринадцати-четырнадцати.

– Ты когда-нибудь увлекалась девушками? Женщинами?

– О, да.

– И тебе все еще нравится есть людей?

– О да.
– Мейбл улыбнулась ему.
– Я не утратила эту страсть.

– И тебя не поймали, потому что никто не поверил бы, что такая-то старая пизда, как ты, может быть больным ублюдком.

– Кто бы еще говорил, пончик.

Они приближались к второстепенной дороге. Тим посмотрел в зеркало заднего вида, повернул направо, и они покатили по дороге. Теперь пришло время начать наблюдать за движением вокруг них. Сейчас он не мог позволить, чтобы его заметили копы. 

– Пончик. Это забавно. Никто никогда раньше не называл меня так.

– Ты бы предпочел толстую задницу?

– Отвали, бабуля.

Мейбл рассмеялась. 

– Ты мне нравишься, пончик. Ты так же облажался, как и я, хотя и не хочешь этого признавать. Ты тоже получишь удовольствие, наблюдая, как она умирает.