Выжившие
Шрифт:
Завтра увижу его лично. Никакого блестящего плана у меня нет, просто пойду в больницу, постараюсь найти пилота и поговорить: мне нужно всего несколько минут. Посмотрю в глаза и спрошу: «Что произошло на самом деле?»
В стенограмме – безжизненные слова, я же хочу оценить его мимику, увидеть глаза.
Я два года размышляла об исчезновении рейса FJ209; два года по ночам в голове свербили вопросы. Хваталась за любую зацепку и плыла по извилистому потоку воображения, ожидая, куда он заведет.
Мысленно перелистываю расшифровку стенограммы,
Помощник детектива: Нам известно, что накануне полета исполнился год со дня смерти вашей дочери. Вы приступили к работе в стабильном эмоциональном состоянии?
Майк Брасс: (Молчит.) Да.
Пилот солгал.
Солгал о том, что произошло в ночь перед полетом. Я в этом уверена, потому что тоже солгала.
Глава 11
Теперь | ЭРИН
Утром следующего дня я паркуюсь на больничной стоянке. Ноги в шлепанцах соскальзывают с педали, машина глохнет, я привычно тяну руку к замку, чтобы перезапустить двигатель, но, как назло, ключ в арендованной машине дистанционный. Шарю по салону в поисках пульта и ненароком опираюсь на кнопку сигнала, в ответ – оглушительный гудок.
«Молодец, Эрин. Само изящество», – язвит голосок Лори.
Ныряю во влагу утреннего зноя: вся раскраснелась, под коленями липко. Сердце выпрыгивает из груди – зря выпила кофе натощак, но кусок в горло не лез. В итоге я взвинчена кофеином, умираю-спать-хочу из-за смены часового пояса, и сама не своя от волнения. Лихорадочно перебираю в голове вопросы для интервью.
В больницу я позвонила заранее, представилась сотрудником местной полиции и уточнила номер палаты. Не знаю, нарушила ли я уголовный кодекс Фиджи, назвавшись полицейской, однако свой телефон скрыла, так что, надеюсь, порядок.
Во время разговора с персоналом больницы обнаружились три факта: во-первых, пилот еще жив; во-вторых, его перевели в хоспис – тут же, в больничном городке; в-третьих, состояние Майка Брасса ухудшилось.
Перед одноэтажным бежевым зданием хосписа – декоративный фонтан. Прохожу мимо пожилого фиджийца в инвалидной коляске, тот наблюдает, как в струях воды плещутся две яркие птицы. Он желает мне доброго утра, я отвечаю на приветствие сквозь зубы. Напоминаю себе, что хмуриться необязательно. Однажды Лори дразнила меня: «Знаешь, о чем говорит твое обычное выражение лица? Меня все бесит, лучше не подходите!»
В воздухе пахнет хлоркой и пищей – тошнотворное сочетание. Окно приемной; за стойкой, склонив головы друг к другу, беседуют две девушки в больничных робах – иду, не глядя, мимо.
Прохожу по коридору, заглядываю в открытые двери палат. В одной – фиджийка в ярко-зеленом платье прикорнула на гостевом раскладном кресле рядом с кроватью родственника: глаза прикрыты, ладонь прижата к его груди; в другой – подросток в полосатой спортивной рубашке смотрит телевизор.
Следующая комната принадлежит ему – Майку
Вот он, человек, по вине которого разбился самолет, где летела Лори. Тот, кто выжил, когда остальные умерли. Кто жил на материковом острове, скрываясь от семьи, полиции, прессы. Он один может ответить на мои вопросы.
Пилот лежит на спине, приоткрыв рот, глаза закрыты. Волосы с одной стороны выбриты. Будь я в настроении, придумала бы что-нибудь смешное о наших похожих прическах. Но мне не до шуток. К левой руке мужчины подведена капельница, на металлической стойке рядом с кроватью закреплен мешок с прозрачной жидкостью. Чуть подальше попискивает аппарат, мигая черно-зеленым экраном.
Делаю глубокий вдох, захожу в комнату, закрываю дверь. Подхожу к постели и сажусь на пластмассовый больничный стул.
– Майк?
Нет ответа.
– Майк! – громче зову я.
Он не реагирует. В комнате ужасно душно, футболка прилипла к спине.
Не знаю, сколько у меня времени. Тянусь к его руке и замираю в нерешительности. Его запястье обведено больничной лентой поверх светлой растительности. В конце концов сжимаю его ладонь в своей.
– Майк!
Веки затрепетали. Он задышал по-другому.
Я сжимаю ладонь сильнее и зову еще громче.
Он открывает глаза. Моргает, что-то бормочет, цепляет растопыренными пальцами воздух.
Беру с прикроватного столика бумажный стаканчик с водой, подношу ко рту, направляя соломинку к его губам. Он делает глоток, я убираю стакан, и только сейчас он поднимает голову и оглядывает мое лицо, присматриваясь.
Какое-то время он молчит, пытаясь разглядеть, кто перед ним. Я жду, когда он меня узнает.
– Это ты? – голос хриплый, слабый.
Он долго смотрит мне в глаза.
В моей памяти – ночной бар, звон льда в бокалах.
– Да, – отвечаю.
Тишина. Мы смотрим друг на друга, припоминая разные фрагменты одного вечера.
– Ты никому не сказала, – говорит он.
Молчание затягивается. У меня в душе невысказанная буря.
– Пока нет.
Он хочет приподняться на локтях, изо рта вырывается несвежее дыхание. Попытка сесть кажется невыполнимой, Майк падает на подушку.
– Тем рейсом летела Лори Холм – моя сестра, – у меня в голосе сталь.
Он меняется в лице. Отводит взгляд.
– Выкладывай все.
– Я уже дал показания.
– Эту чушь я видела. Мне нужна правда.
Он смотрит на дверь, как будто ожидая спасения, но она закрыта: мы одни.
– Мы оба знаем, ты не должен был лететь. Оправдания или извинения меня не интересуют. Я жду фактов. Где вы разбились?
– Над каким-то… островом…
– Каким?
Он качает головой.
– Мы потеряли курс. Там… полно островов.
Я часто брала интервью и сразу вижу, когда люди изворачиваются. В таких случаях я задаю серию легких, ничего не значащих вопросов, чтобы человек, отвечая без перерыва, ослабил бдительность. Однако сейчас времени нет.