Вызов смерти
Шрифт:
Надо же!.. Из этой славной девушки со временем вырастет крупный философ, это точно. Если она в восемнадцать приходит к подобным обобщениям, то что будет лет в тридцать?
– Ты что звонишь? Есть какие-то предложения?
– Просто хотела сказать, что у нас недавно был инспектор уголовного розыска, расспрашивал меня - не видела ли чего?
– Ну и?
– Сказала, что никого не видела и ничего не слышала. Вот!
– Таня явно гордилась своим поступком.
– А не кажется ли тебе, девушка, что ты нарушаешь одну из основополагающих заповедей учителя нашего Иисуса Христа?
– Ой, я как-то об этом не подумала!
– воскликнула она.
– Но это еще не поздно
Нет, она положительно мне нравилась.
– Лучше не надо. Лучше я помолюсь за тебя, грешница.
– Спасибо! Вы меня утешили. А то я было совсем расстроилась. А что вы делаете завтра?
– Таня, мы же с тобой договорились быть на "ты". У нас не такая уж большая разница в возрасте, всего каких-то семь лет.
– Хорошо. Я попробую. Что ты делаешь завтра?
– Завтра я убываю в командировку на Урал, а конкретно - в город Челябинск.
– И надолго?
– опечалилась она.
– Дня на три-четыре, не больше. Как только вернусь, позвоню и мы отметим мое возвращение. Договорились?
– Договорились. Тогда счастливо вам... то есть тебе съездить.
– Спасибо. Спокойной ночи.
Я положил трубку. И будто разом прервалась тонкая нить, связывающая меня с остальным миром. Сразу стало одиноко и тоскливо. Нет, я уже не был тем оптимистом, каким проснулся утром. В голове ворочались мрачные и тяжелые, будто с похмелья, мысли. Как же такое случилось, что в двадцать пять у меня нет ни жены, ни друзей, ни любимой девушки? Все эти годы я был сам себе режиссер, сам себе актер, сам себе Папа Римский. Даже где-то гордился этим. А чем тут гордиться?! Тоска зеленая! Была бы рядом мама, поехал бы к ней, поплакался в жилетку, авось бы полегчало. Но она живет в далеком Спирине вместе с моим старшим братом Антоном.
Чтобы заглушить эту ноющую тоску, включил телевизор. Вот и телик сверхмодерновый Маринка оставила, ничего не взяла. Вчера я этим обстоятельством был доволен. Сегодня меня это не радовало, а совсем даже наоборот Это было как плевок, как пощечина, как подачка. Подавись ты, мол, этим всем, только от меня отвяжись. А я утерся, умылся и рад-радешенек:
"Ах, как здорово! Ах, какой я крутой парнишка! Теперь надо так жениться, чтоб вилла там была и все прочее". Да на кой мне эта вилла? Разве что запереть в ней свою тоску на веки вечные. Да? Но только это вряд ли кому удастся. Может быть, выпить? Точно! Как же я раньше не догадался? Встал, достал из бара бутылку водки "Проничев", налил полстакана, выпил. Закусывать не стал сознательно. Я хотел напиться, чтобы облегчить душу. Повторил процедуру. Порядок! Через некоторое время почувствовал, что захмелел. Но опьянение не принесло облегчения. Нет. Стало тоскливее, чем прежде, хотелось волком выть долго, тоскливо и безутешно. Не хватало еще расплакаться. Эта мысль меня разозлила, и наступила пора самоуничижения. Бог ты мой! Как только я себя не называл, как не оскорблял, но все было мало. И тогда я стал себя материть самыми наипохабнейшими конструкциями. Даже сам удивился тому, сколько, оказывается, знаю слов ненормативной лексики.
Наконец выдохся и малость успокоился. На экране телеведущий, похожий на Квазимодо и одновременно на шута горохового, все допытывался у стриптизерш, что они чувствуют под горящими взглядами мужчин. Те кокетничали, жеманничали, смело и открыто смотрели красивыми бесстыжими глазками в телеобъектив и несли всякую ахинею. Конец света! Нет у народа других проблем и интересов, как только знать, о чем же думают эти наглые и породистые телки под похотливыми взглядами самцов, да?! Натурально,
Расстелил постель, лег и моментально отключился.
Глава 5
Челябинск оказался громоздким, жутко грязным и жутко дымным. По сравнению с ним родной город выглядел эталоном чистоты, эдаким сибирским Эдемом.
На привокзальной площади подошел к такси.
– Знаешь, где женская колония?
– спросил таксиста.
– А кто ж ее не знает, - почему-то ухмыльнулся он, будто мартовский кот. Видно, с этой колонией его связывали самые приятные воспоминания.
– Только это будет дорого стоить.
Решительно сел на переднее сиденье.
– Поехали.
Дежурная по колонии, старший лейтенант внутренней службы, пожилая и безобразно толстая тетка, долго рассматривала мое удостоверение, затем нехотя вернула и, окинув с головы до ног подозрительным взглядом, хмуро представилась:
– Пилипенко Тамара Осиповна, дежурная. По какому вопросу к нам прибыли?
– Я приехал по письму вашей заключенной Трубициной Екатерины Павловны. Хотел бы с ней побеседовать.
Стоило мне лишь назвать фамилию Трубициной, как ее круглое курносое лицо с двойным подбородком выразило неподдельный страх, затряслось, будто свиной студень, глаза забегали, забегали и остановились на висевшем на стене портрете Железного Феликса.
– Подождите. Я счас!
– проговорила она и, покачиваясь, словно утка, заторопилась из дежурки.
Поведение дежурной показалось довольно странным. И я понял, что и здесь уготован очередной сюрприз.
Ждать пришлось минут десять. Но вот в комнату вошла высокая и стройная женщина лет тридцати в форме капитана. Ее темно-карие, почти черные глаза смотрели на меня доброжелательно и, как мне показалось, виновато. Она четко и красиво козырнула.
– Старший оперуполномоченный колонии Колдобина Виктория Валентиновна. Разрешите ваше удостоверение?
Она мельком ознакомилась с удостоверением, вернула.
– Вы не возражаете, Андрей Петрович, если мы пройдем в мой кабинет? указала она рукой на дверь.
Я не возражал. Пройдя по узкому темному коридору метров десять, мы оказались в небольшой, убогой, впрочем, как и все здесь, комнатушке с проплешинами линолеума на полу, с грязным потолком. Все ветшает и приходит в упадок. Выберемся ли мы когда из того дерьма, в которое угодили по вине политиков? И вновь я себе удивился. Прежде подобные вопросы не возникали в моей беспечной головушке. Хотя и в культуре, чем мне приходится по воле случая и капризу главного заниматься, дела обстоят не лучшим образом. Видимо, со мной действительно происходило что-то весьма и весьма странное.
– Присаживайтесь, Андрей Петрович, - указала Колдобина рукой на стул. Дежурная сказала, что вы приехали по письму?
– Да.
– Оно у вас с собой?
Я достал конверт, протянул ей. Она вынула письмо, развернула, стала читать.
– Так вы писатель?!
– удивилась.
– Да так... Скорее сочинитель. Пописываю детективы, - скромно ответил.
По мере того как Колдобина читала, лицо ее все более и более хмурилось. Затем она подняла на меня строгие и печальные глаза.
– Дело в том, Андрей Петрович, что Трубицина сегодня ночью повесилась.