Вызов
Шрифт:
Так он добрался до Истрака, где первым делом поменял алуарские астры на сардины. Вдали от скопления людей Ро ещё как-то держался, заботясь о том, чтобы не оступиться в горах, не намокнуть под дождём, не угодить под карету или не свалиться в канаву. Оказавшись в городе — захотел удавиться. С собой он быстро сторговался, решив, что просто напьётся и, хотя бы на одну ночь, забудет о наболевшем.
Чуть только вечер приглушил цвет неба, зажглись бесчисленные лампы и ожили редкие, но красочные витражи. На них пылали маки, рдели розы, кокетничали орхидеи, всходили солнца, сияли звёзды, тучи высекали зигзаги
С наступлением сумерек жизнь менялась, как уголь, брошенный в чашу жаровни. В одних тавернах рычали бисты или стучали копытами, в другие стекались нарядные люди. Солдаты, наёмники, ремесленники, работяги. Их развлекали горластые менестрели, а пышногрудые девушки выплясывали на столах. Кто-то играл в кости, кто-то задирал приятелей, кто-то угощал собравшихся, кто-то выпендривался перед девицами. Ро не знал, что со всем этим делать. Он хотел лишь одного: не думать. Просто представить, что он часть всего этого. Почувствовать радость от того, что вернулся домой.
Ему хватило всего одной кружки, чтобы лишиться рассудка. Было ли виновато дешёвое пойло или же истерзанный разум только и мечтал уступить вожжи инстинктам — кто теперь разберёт. Ро помнил лишь как повёлся на первую же юбку, намеренно прильнувшую к нему и пообещавшую таких непристойностей, что «молоденькому солдатику» и не снились. Кто бы устоял в свои пятнадцать, не имея ни опыта, ни мозгов? А может ему просто хотелось тепла, которого он был лишён все те проклятые, алуарские годы. Ни одна уважающая себя алорка не легла бы под полукровку, мальчишки Ро не прельщали, а любовь в Алуаре не продавалась. Возможно, в тот пьяный вечер именно это было ему действительно нужно, однако стоило ненадолго расстегнуть ремень, как спёрли и кошелёк, и рапиру. Ту самую — со знаком отличия.
К утру Роваджи сделался нищим и получил синяк под глазом. Это как ничто его отрезвило. Как бы он не злился на себя, кое-чем всё же оправдывал: будь у него деньги и кров, он бы искал забвения в пьянстве. Теперь же оставались только руки и ноги. Руки, ноги и неизлечимая рана. Боль, которую он заслужил.
Без денег и оружия Ро был обречён бродяжничать и браться за всё, что подвернётся. Где-то его не пускали на порог, где-то встречали сердитым мотанием головы. Бывали хозяева поприветливее, но кроме мытья полов ничего не могли предложить. И то скорее из жалости, потому как во всякой дыре находились свои приживалы для подобной работы. Ну и конечно же никому не услащало слух общество сквернослова и хама.
В детстве всё казалось проще. Сделал порученное дело — носись по городу, выискивая забавы. Как ни засни, одеяло чудесным образом оказывается сверху и согревает в самые холодные часы. По утрам всегда откуда-то берётся сладкая лепёшка, кувшин молока, миска каши с горстью орешков или кусочками фруктов. Порвал рубаху — непременно заштопают или самому вручат нитку с иголкой. Ну а если надо отправиться в путь, так это невероятное приключение!
В те годы Ро только знакомился с жизнью, совершенно не понимая
— Что, приятель, не везёт тебе? — подсел к позднему посетителю подобревший трактирщик. — Сходи что ли Наминэрии угоди или свечку запали этому вашему солнцеликому.
Ро скривился при упоминании Колласа и вернулся мыслями в свою неприглядную жизнь. В паршивую забегаловку с не самым чистым столом и почти опустевшей кружкой, оплаченной и оставленной кем-то другим, наверняка оттого, что пойло дерьмовое.
— Я не верю в богов. Думаю, всё это глупости.
— А вот это зря. То-то они тебя оставили, — принялся поучать хозяин. — Никак не направят. Годов-то поди немного? Хотя Ликий разберёт вашего брата! Ростом вон как столб верстовой! И всё же здесь ты вряд ли работу найдёшь.
— Это ещё почему?
— Вышибалой тебя не возьмут. Охранником тоже. Здоровенные бисты на каждом углу, тут уж без шансов. Для ратного дела поди не годишься. Да и вашего брата не любят у нас. Уж больно вы себялюбивые.
— Могу письмо написать, — зачем-то предложил Ро.
Звучало это смешно, но вовсе не как остроумная шутка, а как издёвка над самим собой. Мать прожила в чужой стране лет десять, но справлялась куда как достойнее сына. Тот если и находил заработок, то быстро терял из-за гордости, дерзости и дара в одно мгновение отталкивать людей.
— Грамоте обучен? Ну и что же? Кто же чужаку писать по-нашенски доверит? Тут-то ты заказчика не поймаешь, — покачал головой хозяин. — Да и кто к чумазому писарю за стол сядет? Ты сначала в порядок себя приведи, кафтан раздобудь. И бумагу с чернилами. Они же денег стоят.
— Значит, конюхом куда-нибудь напрошусь, — пробурчал Ро, стараясь не грубить, чтобы допить пиво.
— Думаешь, своих конюхов нет? Местных, чтобыпостояльцев не отпугивали. А уж там, куда приезжие селятся, нужен не только кафтан.
— Я тебя понял. Сейчас уйду.
Хозяин посидел молча, кивая каким-то мыслям, а потом выдал очередной непрошенный совет:
— Вот что я думаю, парень. Лицо у тебя интересное. Черты правильные. Зубы хорошие. Иди к Дажеру в бордель попросись. Там тебя отмоют, приоденут…
— А не пошёл бы ты на хер! — не выдержал Ро и резко поставил кружку. Содержимого не осталось. Жаль. Надо было плеснуть в лицо или врезать! Пара недель в темнице на попечении городской стражи — та ещё благодать, но могли и избить до полусмерти.
Злой как собака, Ро вылетел из харчевни. Холодные потоки ливня не могли остудить его жара. Хотелось рвать и метать, громить вонючий городишко, начиная с этой грязной улицы, выкрикивать ругательства, лупить стены, а лучше разбежаться и со всей дури о них же расшибиться! Нет ничего хуже неприглядной действительности, напоминающей день ото дня, что надо меняться и изменять себе. Подстраиваться под мир, в который попал. Ну и какая же это свобода? Продаться лавочнику в долгое рабство, или гнуть спину до скорой смерти на рудниках, или начать воровать. Даже вон пойти по рукам предлагают! Прорва путей и возможностей! Но этого ли хотел? Не осталось ни целей, ни планов, лишь призрачные очертания былых надежд.