Вызов
Шрифт:
Давясь кровавой слюной, Ро уставился на близкое жало, а потом на тёмное небо. На фоне сгустившихся туч возникла огромная чешуйчатая морда, несущаяся на парусах перепончатых крыльев. Два ряда дюймовых зубов вонзились в шею капрала, и раздался омерзительный хруст. Брызги оросили землю и распластанного на ней новичка.
Роваджи ошалело вытаращился на тварь и побелевшее лицо противника. Еши не разделил животного трепета и принялся жрать добычу, вырывая лоскуты кожи и плоти и заглатывая, не жуя. Человек ещё трепыхался, но угасал, как уголь, выброшенный на холод. Перебитая глотка неспособна была ни проклинать, ни звать на помощь, ни даже молиться.
Стараясь не дышать, несчастный вор попятился на локтях. Чудовище повело длинной мордой, приглядываясь или
Липкая жижа потекла по сабле на рукав, затем на кафтан. Пузырясь, она перемешалась с кровью на ранах. Вор застонал от отвращения, готовый скончаться на месте, но тут приметил в небе ещё один силуэт. Грязное ругательство просочилось сквозь разбитые губы.
Очередной еши приземлился на сарай, захлестал хвостом и крыльями. Наверное, злорадствовал или приглашал к столу оставшихся сородичей. Ответом ему прозвучал выстрел, и меткий болт вонзился в грудь по оперение. Ящер взвился, и получил ещё один прямо в глаз. Вскоре с пристройки сползла вязкая масса, продолжая разлагаться и таять.
— Ликий вас дёрнул! — послышалось ворчание Кагмара, перелезающего через ближайший забор.
Следом за ним показался Бишак, по-звериному куда более проворный.
— Что у вас произошло? — потребовал кольцевой, озадаченно глядя на мёртвое тело и недобитого новобранца.
— Я видел, как они дрались, — сообщил Сардар, как всегда откуда-то сверху.
— А поподробнее?
— Я был немного занят, — ответил стрелок, не торопясь спускаться. — Но они точно дрались. Друг с другом.
— Задание — не время и не место выяснять отношения! — навис Кагмар над новичком. — Ты разве устав не читал? Хаспин мне башку оторвёт за смерть Нила! А тебе не только башку! Устроили произвол! Бишак, возьми его под стражу. Пусть кольца сами разбираются. Сардар, помогай. Оттащим Нила к воротам. Нельзя его здесь оставлять. И зовём подкрепление, здесь впору город сжигать!
— Его убил еши. Я лишь защищался, — попытался оправдаться Ро.
— Может и так, — бросил кольцевой в пол-оборота. — А может ты решил отыграться за оскорбление. И положи уже саблю. Она тебе не поможет.
Ничего не оставалось, как разжать кулак. Поколотый и подранный вор не был уверен, что способен встать и пойти, не то чтобы сопротивляться. Он всеми силами старался выжить, но все прочие испытания бездарно провалил.
Около года назад
От сородичей Ро старался держаться подальше. Завидев белобрысые головы, сразу сворачивал с улицы, проверяя, на месте ли капюшон. То могли быть такие же беглецы, или вольные эмигранты, или торговцы, но всегда присутствовал страх наткнуться на военных. Наверное, они не имели дозволения подойти к человеку на улице и арестовать или тут же прикончить (особенно в Ранте, а не у самой границы), но стража порой оставалась слепа к разбирательствам между городскими бандами, так почему бы и алорцев не проглядеть? Или, наоборот, посмотреть, как они друг друга убивают. Не жалко: всё равно чужаки. А если оплатят монетою беспокойство, так вообще
К счастью беглеца, сородичи почти не покидали родину, оттого встретить их случалось не чаще нескольких раз в год. Зато прочих иностранцев в Халасате водилось пруд пруди. В каждом трактире сидели широкоплечие мускулистые ави, готовые лишить работы любого нуждающегося, кроме разве что биста. Но редкий лев или бык забредал в людские харчевни, хотя для них там и держали табуреты и лавки (спинки стульев мешали свешивать хвосты). А если требовались ловкие пальцы за смехотворно низкую плату, то обычно нанимали морфов — мохнатых карликов с восточного побережья, которые всех понимали, но сами говорили на свиристящем языке, похожем на поток междометий. В прислужники и лакеи лучше прочих брали халасатцев: они как никто умели красиво говорить и лизоблюдничать, от них всегда приятно пахло, а об ухоженном виде что и говорить. А на что годились алорцы, не ведал никто. Наверное, только глядеть на всех свысока с раздражающей аскетичной физиономией.
Ро привык, что на него таращатся, пожимают плечами и предлагают поискать работу в другом месте. Чтобы охранять караван, требовалось оружие и более воинственный вид. Чтобы помогать кому-нибудь по хозяйству, лучше оказаться миловидной и кроткой девицей, а не вечно потрёпанным и огрызающимся юнцом. И всё же работёнка находилась, позволяя как можно реже рисковать, срезая кошели молоденьких сидов, транжирящих несметное состояние отцов.
Воровство на Ро плохо сказывалось. Сначала азарт, риск, эйфория от победы или раж поспешного бегства, а после бессмысленное прозябание либо с наполненной кружкой, либо в вонючих трущобах на полугнилом тюфяке. Монеты исчезали, как в руках балаганного фокусника. В основном они уходили на еду, на выпивку, когда хотелось забыться, на приют, когда хотелось согреться, на лекарства, чтобы обработать порезы или задушить кашель, на крышу над головой во время очередного дождя. А бывало накатывало, и Ро кидал последнюю монету какому-нибудь бедолаге, которому в жизни повезло куда как меньше его самого. Только так он мог притвориться, что ещё не опустился на самое дно. Когда в карманах водилось хоть что-нибудь и не нужно было добывать возможность увидеть завтрашний день, на вора и бродягу набрасывались пагубные мысли, и он делал всё, чтобы в скорейшем времени слышать вместо них окрик нанимателя, ветер погони или голодный желудок.
Прожив на улицах Халасата порядка двух лет, Ро усвоил несколько простых правил. Во-первых, не следует бродить по кварталам бистов и действовать зверью на нервы. Во-вторых, нужно десять раз подумать и осмотреться, прежде чем воровать. В каждом районе промышляла какая-нибудь банда, а карманники и жулики знали друг друга в лицо. Не успеешь порадоваться наживе, как тебя зажмут в переулке и в лучшем случае поколотят. Третье правило советовало не доверять сладким речам и не совать в рот ничего любезно предложенного. Те, кто пренебрегали этой мудростью, обычно просыпались в бойцовских ямах, самых гнилых притонах разврата, а то и не просыпались вовсе. Два первых правила Ро усвоил, испробовав на собственной шкуре. О третьем догадался сам, потому всё ещё оставался жив.
В этот пасмурный гадостный день ему не хотелось трудиться. К работному дому он пришёл по привычке: постоять среди законченных нищих и неисправимых пьяниц. Сюда редко заявлялись люди пригляднее, зато на фоне невзрачного сброда алуарский оборванец казался лежалой ватрушкой среди плесневелых сухарей. Ро побродил с полчаса вокруг здания и уже собирался уйти и наведаться в чей-нибудь карман, когда услышал оклик:
— Эй, ты! Белоголовый!
Беловолосой его голова не была, даже когда становилась чистой, но Ро сразу понял, что обращались к нему. Он вскинул лицо и высмотрел приземистого халасатца в двух выцветших кафтанах — один поверх другого. Мужчине пошёл уже пятый десяток, а седых волос у него было больше, чем нитей бахромы на бордовом кушаке. На маститого лавочника он не походил, уж больно незажиточный вид, но и не был совсем уж безрыбным: явно имел за душой и за пазухой не один десяток сардин.