Взрыв в бухте Тихой
Шрифт:
— Проверить готовность всех механизмов!
Спокойно на вражеском корабле. Команда чувствует себя в полной безопасности: море словно застыло, берег близко, недавно пролетел самолет-разведчик, а рядом — катера охранения. Вот уже и Крымские горы остались на горизонте, уходят назад белые дома Феодосии, впереди — холмы Керченского полуострова, на фоне их поднимаются причудливые скалы Эльчан-Кая…
И вдруг словно ожили неподвижные камни: от них, едва видимый в белых бурунах брызг и пены, прямо на корабль мчится катер. Прозвучал сигнал боевой тревоги, но поздно — протянулся
…Катер выскочил из-за носа тонущего корабля и взял курс к виднеющейся вдали полоске тумана. Наперерез ему ринулся катер противника. Боцман быстро проверил ленту, щелкнул затвором и развернул турель. Вторя рокоту моторов, затарахтел пулемет. С вражеского катера тоже протянулись бледные в дневном свете трассы пуль.
— Врешь, не возьмешь, — кричал сам себе Ярош, давая очередь за очередью. Вот он откинул пустую ленту, быстро вставил новую, но вдруг охнул и медленно опустился на палубу. Чугай обернулся только на миг и сразу понял, что произошло.
— Радист, к пулемету! — приказал он.
Выключив станцию, радист выскочил из рубки, немного оттащив в сторону боцмана, поправил ленту и, как только в прицельное кольцо попал вражеский корабль, изо всей силы, словно это помогало пойти пулям в цель, нажал спусковые крючки. Когда он, выпустив несколько длинных очередей, поднял голову, вражеский катер безжизненно качался на волнах, а из пробоин в правом борту вырывались бледные струйки дыма. Второй катер, бросившийся было в погоню, далеко отстал — сказывалась разница в скорости.
Чугай время от времени посматривал на небо: в любую минуту могли появиться вызванные с катеров охранения самолеты. Но горизонт был чист.
Близко спасительная полоса тумана. Катер скрывается в ней и затем стопорит ход. Мичман Головнев и командир сразу же подбегают к Ярошу. Левый бок у него в крови, тонкая струйка крови сбегает изо рта. Лицо боцмана, всегда улыбчивое, сейчас было серьезным, строгим, даже торжественным.
Головнев приложил ухо к груди и радостно воскликнул.
— Жив! Сердце бьется!
У боцмана оказалось пулевое ранение в грудь. Мичман Головнев с помощью мотористов стал делать перевязку.
— Товарищ старший лейтенант, базовая рация просит сообщить место нахождения, — опять доложил радист.
— Передайте: атакован и потоплен вражеский транспорт, повреждений нет, следую в базу, имею на борту раненых, — распорядился командир.
Последний рейс
Шторм стихал. Казалось, что все шло по-прежнему, но по тому, как корабль взбирался на крутые гребни валов, а затем неторопливо съезжал вниз, как ветер, стуча брызгами о стекла ходового мостика и разбрасывая хлопья пены, вдруг неожиданно пропадал на несколько секунд, чувствовалось, что сила шторма шла на убыль.
Это понял и Василий Григорьевич Искрич, капитан парохода «Байкал». Он несколько минут смотрел с мостика за борт, а оттуда, из густой темноты,
1
Фальшборт — легкая обшивка борта судна выше палубы.
2
Шпангоуты — ребра судна, к которым крепится наружная обшивка.
Порыв ветра мазнул брызгами по лицу, забрался под реглан.
Поеживаясь от сырости, Василий Григорьевич удовлетворенно подумал:
«Стихает!.. Пожалуй, можно на курс ложиться…» — и скомандовал рулевому:
— Курс — норд!
Рулевой начал поворачивать штурвал и, когда стрелка компаса задрожала около ноля, капитан подошел к столику с разложенной штурманской картой.
Качка стала бортовой. Корабль то совсем ложился на борт и, казалось, вот-вот перевернется, то снова выпрямлялся и уверенно пробивался сквозь волны.
Капитан внимательно посмотрел на кренометр и один раз, когда размах качки был особенно велик, подумал:
«Может быть, снова встать носом к волне? Пусть море еще немного утихнет…».
Но затем успокоил себя:
«Трюмы загружены полностью — остойчивость хорошая!..»
Он еще раз взглянул на прибор, затем крепко потер рукою глубоко запавшие глаза, расправил усы и потрогал заросший седой щетиной подбородок.
«Третьи сутки!..» — подумал он и устало опустился на стул.
«Байкал» шел в последний рейс. В эту навигацию корабль выходил все положенные сроки и уже давно должен был встать на зимний ремонт, но что же сделаешь, если столько грузов нужно перевезти… Да и машины работают неплохо!
Прошлый раз капитан порта так и сказал!
— Ну, Василий Григорьевич, это последний рейс. Сходишь — и на ремонт.
И по возвращении Искрич нарочно поставил корабль в каботажной гавани, поближе к морзаводу, а там, сойдя на берег, направился к капитану порта.
— Ну, как дела? — радушно встретил тот Искрича.
— Как дела? Хорошо! Якорь-цепь не успевает ржаветь… — улыбаясь, ответил Василий Григорьевич.
— А машины как?
— Котлы пора чистить, — ответил Искрич. — Уже нормы топлива только-только хватает, и боюсь как бы за старую экономию не пришлось взяться. Да и опреснителям надо переборку сделать, трубки сменить… — добавил он.
Капитан порта помолчал, затем, подойдя к большой карте бассейна, дотронулся карандашом до самой северной точки моря.
«Порт Гремячий», — определил Искрич и подошел ближе.
— Метеорологи дали прогноз, — заговорил капитан порта, — на этой неделе ожидается похолодание, а значит, и ледостав здесь, — и он провел широкую дугу, отчеркнув северную часть бассейна. — В Гремячий надо доставить много груза. А в порту сейчас только твой «Байкал»… — повернулся он к Искричу.
«Шестьсот миль — трое суток да день погрузка… За это время лед не успеет окрепнуть… А обратно — балластом, быстрее дойду… Машины выдержат!..» — думал Василий Григорьевич и, взглянув на капитана, сказал: