Взрыв в бухте Тихой
Шрифт:
— Пойду!
— Вот и хорошо! Рейс объявите скоростным?
— А как же? — даже удивился Искрич. — Всю навигацию скоростными ходили, а тут!.. — и не договорил, так как считал, что все понятно само собой, стал прощаться.
Груза было много: цемент, асбест, трубы, электросварочные аппараты, баллоны с кислородом, продукты, одежда, да мало ли еще что нужно доставить в порт, с которым скоро на шесть месяцев прекратится всякое сообщение!
Погрузкой руководил боцман Сергей Матвеевич Онищенко, и когда капитан пришел проверить крепление грузов, тот встретил его весело:
— Полный
К вечеру корабль был загружен и сразу же вышел в море, а после полуночи налетел шторм. Скоро «Байкал» стал зарываться носом в волны, сбиваться с курса. Размеры качки становились угрожающими, и капитан, уменьшив ход, повернул корабль носом к волне.
Перед утром на мостик поднялся помощник, но Василий Григорьевич не ушел отдыхать. Не то, что он не доверял своему помощнику, нет, Иван Петрович Твердохлебов опытный моряк и в следующую навигацию сам, наверное, будет командовать кораблем, но просто не мог спать старый капитан, когда разъяренный океан подбрасывает тысячетонное судно, а оно, точно живое, тяжело вздыхает от каждого удара волн. Капитан стоял рядом с Твердохлебовым и смотрел, как ветер, мешая тучи с морем, гонит седые валы.
Не ушел капитан с мостика и на следующие сутки. Его невысокая плотная фигура точно приросла к палубе: седые кустистые брови еще ниже опустились над глазами, зорко оглядывающими горизонт, а на смуглых, обожженных солнцем и ветрами щеках худощавого лица засеребрилась щетина бороды. Не уходил и Твердохлебов. На все увещания капитана он молча махал рукой и только ночью, часов пять назад, согласился, наконец, спуститься в каюту.
А сейчас, когда шторм стал стихать и можно было снова идти по курсу, Василий Григорьевич сразу почувствовал, как он устал за это время, и решил разбудить помощника. Он взял в руки мегафон, чтобы вызвать боцмана, как вдруг дверь отворилась и Онищенко сам взбежал на мостик.
— Океан-то выдохся! — воскликнул он, потирая закоченевшие от ветра руки и блестя веселыми глазами, окруженными сеткой морщинок. — К обеду, пожалуй, совсем стихнет. Шли бы вы отдыхать!..
— Сейчас пойду… — устало ответил Василий Григорьевич. — Ну, как дела на корабле, как себя люди чувствуют?
— Везде полный порядок! Груз лежит хорошо. Вот только Юра Сиваков опять укачался…
— Опять укачался?.. — проговорил Искрич, и перед глазами его встала щупленькая фигура молодого матроса. В начале навигации на корабль почти половина команды пришла прямо из мореходного училища. Хлопцы оказались сметливыми, работали не хуже опытных моряков. Не отставал от других и Юра Сиваков, но качку он переносил плохо. Как ни крепился юноша, но дело кончалось тем, что он уходил в кубрик и ложился на койку.
— Золотой у нас народ! — продолжал между тем боцман. — Одна молодежь, а корабль чуть ли не на первом месте. Честное слово, можно нам опять рыбачить идти: смена хорошая есть!
Капитан промолчал, и боцман, широко улыбаясь, продолжал:
— Ей-богу, Василий Григорьевич, пойдем рыбу ловить. Поплавали мы с тобой, пора и честь
— Ладно, вот рейс окончим, а там подумаем, — ответил Искрич, и на минуту усталое лицо его просветлело. — Сходи, пожалуйста, разбуди помощника…
Капитана и боцмана связывала давняя дружба. Они были почти ровесниками и родились в небольшом рыбачьем поселке на берегу Черного моря. В юности оба служили во флоте, затем снова возвратились к рыбной ловле. Так бы и рыбачили до глубокой старости, если бы не война. Когда немцы подошли вплотную к поселку. Василий Григорьевич, бывший в то время председателем рыбоколхоза, передал все рыбацкие суда командованию Военно-Морского флота и сам вместе с Сергеем Матвеевичем на одном из сейнеров стал выполнять незаметную, но нужную работу по перевозке военных грузов.
После гибели сейнера Искричу предложили пойти помощником капитана на корабль. А когда при налете вражеской авиации капитан был убит, Василий Григорьевич сам довел корабль в осажденный Севастополь и благополучно вернулся обратно. Так он и остался капитаном этого судна.
После войны Искрич учился и затем был назначен капитаном «Байкала». С Черным морем он согласился расстаться, но без друга плавать не захотел, и Сергей Матвеевич Онищенко был переведен на «Байкал» боцманом.
Через десять минут Твердохлебов поднялся на мостик, вместо приветствия молча кивнул головой и взглянул на компас.
— Идем своим курсом, — сказал капитан.
Тот снова молча кивнул головой.
Твердохлебов был хорошим, грамотным моряком, но отличался крайней молчаливостью. Он иногда по целым дням не произносил ни одного слова. Искрич за лето совместного плавания успел привыкнуть к этой странности своего помощника и, не обращая внимания на его молчание, стал объяснять обстановку.
— Что бы ни случилось — будите меня немедленно! — закончил он и направился к выходу. — Понимаете, немедленно! — повторил капитан уже на трапе.
Твердохлебов утвердительно кивнул головой.
Спустившись в каюту, Василий Григорьевич сразу же лег на диван, но долго не мог заснуть: нервы, возбужденные двухсуточной вахтой, не успокаивались. Наконец сознание стало мутиться, и он погрузился в глубокий сон без сновидений.
Проснулся Искрич от настойчивого стука в дверь каюты. Мгновенно вскочив, он мельком посмотрел на часы: прошло всего два часа, как он ушел с мостика.
— Что случилось? — спросил он, открывая дверь.
В коридоре стоял боцман.
— В питательные цистерны попала забортная вода, — доложил старый моряк и, как бы оправдываясь, продолжал: — Не хотел тебя будить, да…
Капитан захлопнул дверь и быстро пошел наверх.
Выйдя на палубу, Искрич быстро оглянулся. Рассветало. Тьма таяла, отодвигаясь к краю горизонта. Ветер утих. Все видимое пространство было покрыто пологими рядами валов.
«Что же могло случиться? — думал он, идя по палубе. — Неужели разошлись швы наружной обшивки?»