Я боюсь мошек
Шрифт:
Я оглянулся на Ларье.
— Ты еще можешь идти?
Он был на последнем дыхании. За несколько минут он потерял по меньшей мере два килограмма.
— Нет, Сан-Антонио, это конец…
— Отдохни немного!
— Бесполезно, мне конец!
— Тебе больно?
— Более того… Мне кажется, что меня больше нет, ты понимаешь? У меня уже нет сил ни на что, в том числе на ходьбу… Будь милым, Сан-Антонио, брось мне свою пушку, с остальным я справлюсь сам!
— Никогда!
— Прошу тебя!
И тут я начал вопить:
— Иди к черту, балда! Сейчас ты растянешься на земле и подождешь
Он не ответил. Глаза его закрылись, и он рухнул на землю! Наш лысый проводник с похвальным усердием попытался помочь ему, но я удержал его за руку:
— Наин, мейнхер… Оставь его в покое! Пойдем дальше!
Глава VI,
в которой доказывается, что тот, кто хочет достичь конечной цели, должен применять великие средства.
Хижина нашего друга парикмахеров оказалась неподалеку! от места, где он наткнулся на нас. Обогнув угол леса и выйдя на поляну, мы увидели ее, зажатую между двумя огромными немецкими коровами.
У нее были крутая крыша и покрытый лаком деревянный балкон.
Рядом с кучей навоза были расположены небольшой хлев и навес, который мог сойти за ригу. Я сказал себе, что рига станет временной клиникой для моего несчастного коллеги. Я отправился прямо туда и нашел трехколесную телегу, на которой наш волосатый Клодион [13] , должно быть, перевозил картошку. Переднее колесо — самое маленькое — было ведущим. Повозка вполне подходила для моих планов.
13
Клодион (умер в 447 г.) — вождь одного из германских племен, в 425–430 годах завоевавшего Галлию (территория современной Франции).
Наш бритый великан сделал мне знак войти, и я последовал за ним в дом.
Там я увидел парня двухметрового роста, увенчанного прекрасной рыжей шевелюрой, и крепкую белокурую девушку. Она была, что называется, в теле, и щеки ее напоминали яблоки.
Оба были похожи на хозяина дома. Парень казался не в себе. В его глазах содержалось столько тупости, сколько можно обнаружить у целого полка пеших жандармов, а необыкновенно глупая усмешка на лице, казалось, была высечена долотом, причем холодным способом. Что касается девушки, то, хотя, у вас и не возникло бы иллюзий относительно возможности изобретения ею атомного реактора, она, очевидно, стояла на более высоком интеллектуальном уровне.
Мое появление повергло этих славных деток в состояние ступора. Они таращились на меня, как будто я был призраком Бисмарка в купальном костюме. Я улыбнулся.
— Здесь кто-нибудь говорит по-французски? — спросил я на всякий случай.
— Я немного говорю, — сказала девушка с акцентом, напомнившим мне о свинине и кислой капусте.
— Это невозможно!
— Я была служанкой за все во французской семье в Констанце.
Я был очарован.
— Дитя мое, само
— Что такое?
— Я говорю, что очень доволен.
— Вы француз?
— Нет, бельгиец.
Она кивнула, что означало: «Это одно и то же».
Я рассказал ей байку о добрых дядях, везущих больного в Москву на лечение. Она легко проглотила крючок, потом спросила, где упал наш самолет. Я ответил, что мне это неизвестно, но, должно быть недалеко. Еще я добавил, что хотел бы что нибудь пожевать, и, чтобы показать, что не собираюсь быть нахлебником, продемонстрировал толстую пачку денег.
Вид марок произвел впечатление на всех троих. Я отделил от пачки одну банкноту и положил ее на стол, сказав при этом:
— Есть! Ням-ням!
Девушка кивнула, вопросительно посмотрела на отца, который сделал утвердительный жест, и принесла тарелку со свининой, при виде которой у меня едва не навернулись слезы на глаза. Я отрезал кусок сала, широкий, как Елисейские поля, и впился в него зубами. Для них это было развлечением. Они смотрели, как я завтракаю, с таким интересом, что можно было вообразить, что я стою на сцене «Бобино» [14] с завязанными глазами, готовясь совершить опасное сальто в пять оборотов с приземлением на левый мизинец.
14
«Бобино» — Парижский мюзик-холл, основан в 1880 г.
Затем я сказал девице, что позаимствую повозку, чтобы съездить за своим приятелем. Она перевела это отцу. Нельзя сказать, что он пришел в восторг! Чтобы заставить его решиться, я применил магическое средство. Я дал ему десятимарковую купюру, произнеся сакраментальные слова, и он согласился с такой охотой, как будто его попросили об этом господа из гестапо.
Я привязал к колымаге веревку для сена и через свою пышную переводчицу попросил мужчин пойти со мной.
— Вы были бы очень любезны, если бы отнесли в ригу матрас и одеяло, — сказал я своей Гретхен.
— Почему в ригу? У нас есть комната.
— Мой товарищ болен… заразен… Не нужно к нему приближаться:
Она пообещала приготовить все, о чем я попросил, и мы отправились за Ларье.
Он спал, лежа в траве. Успокоительное, которое я заставил его принять, оказало на него усыпляющее действие. Мне пришлось долго кричать, чтобы разбудить его. Наконец, он приподнялся на локте и вскрикнул от боли.
— Тебе плохо?
— Ужасно! Боль снова вернулась.
— Прими третий порошок. Мы немного опустим телегу. Постарайся на нее залезть. Мы отвезем тебя в спокойное место, где ты сможешь дрыхнуть, сколько влезет.
Маневр оказался сложным, но в конце концов удалось подвести колымагу к больному, и он залез в нее.
— Ты будешь править передним колесом!
— Хорошо, только побыстрее! Я слаб, как слизняк!
Быстро так быстро! Рыжий парень обладал силой бульдозера. Он помчал телегу со скоростью, которой могла бы позавидовать любая лошадь. Луг шел под уклон, и я опасался, как бы телега не разогналась и не догнала бы тех, кто ее тащил.
— Потише! — крикнул я этим сыновьям пемзы. — Полегче, фрицы!